последние усилия Германии, он мог бы, казалось, стереть с лица Европы престолы некоторых держав; но победитель предпочел лучше облагородить свое племя вступлением в родство с древнейшею династиею императоров Германии. Завоевать у сильного царя дочь было всегда целию героев в романах и сказках. Наполеон исполнил это, и к своему роману прибавил новую статью: посадил младенца на престол Римских цезарей и назначил ему в наследство — мечту обладания миром». Г. П. Мешетич уже не сомневался в том, что все беды происходили в Европе по вине… союзников: «Но, покоривши оных, не желал их ожесточать лишением престолов; остался доволен одним их повиновением, считая, что в знак благодарности останутся ему верными: но это была большая ошибка его!» Русские офицеры упрямо «титулуют» низложенного повелителя Франции императором, вопреки решениям Венского конгресса, вопреки воле собственного монарха.
Если бы разжалованный из императоров «узник трех монархов» мог знать, какие чувства и мысли он унес с собой, сколько людей сердцем скорбело о нем в той самой России, где «кончилось его счастье»! Победителям хотелось в меру своих сил запечатлеть на бумаге эпоху, в которую им выпало жить, удержать ее в памяти, остаться в ней навсегда. Впрочем, может быть, он об этом и догадывался. «Время славы и восторга» закончилось; военных стали упрекать в ограниченности, недальновидности, пренебрежении к общественному благу. На эти многочисленные упреки в адрес ушедшей эпохи Денис Давыдов отвечал так: «Грустно было нашему воинственному, но невежественному поколению быть вынужденным отстраниться <…>. Многие убеждены, что усилия ратоборцев настоящей эпохи клонятся лишь к пользе общей, к доставлению человечеству наибольшей суммы благосостояния, свободы, просвещения! Нисколько! И тогда, и ныне на человечество смотрели, как на собрание цифр, которым решались и решаются задачи личных честолюбий и корыстолюбии <…>. Но польза благосостояний, истинная свобода нравов должны, по- видимому вечно оставаться распятыми на кресте между двумя разбойниками, честолюбием военным и честолюбием гражданским, никогда не обнаруживающими ни малейшего раскаяния…»{40}
«ОБЗОР С КАЗАЧЬЕГО СЕДЛА»
«И вы сожжете Париж?» — «Не знаю». — «Пожалуйста, не жгите Парижа; вам стыдно будет…»
Название этой главы заимствовано из записок С. Г. Волконского, на наш взгляд, довольно удачно определившего особенности дорожных впечатлений русских офицеров, оказавшихся по воле случая в чужих землях. Для большинства наших малоимущих героев война была единственной возможностью отправиться в странствие по Европе. Они сознавали, что в силу опасности воинского ремесла каждый день их скитаний в чужеземных краях мог оказаться последним, но даже это чувство не в силах было погасить природного «скифского любопытства», с которым они вглядывались в обычаи и нравы других народов. И. Т. Родожицкий живо передал в записках радостные ожидания своих сослуживцев, впервые покидавших пределы Российского империи[так в тексте djvu-оригинала -
Не будем забывать, что описание дорожных впечатлений — это дань времени и литературной традиции конца XVIII — начала XIX века. Среди «читающих» офицеров было немало поклонников литературного таланта H. М. Карамзина. С живейшим интересом они листали «Письма русского путешественника», слог которых может показаться несколько сухим и скучным современному читателю. Но для той эпохи «Письма» являлись весьма занимательным чтением, и русские офицеры нередко отождествляли себя с литературным героем произведения. Так, M. М. Петров вспоминал о начале неудачной кампании 1805 года: «На привале первого от Нарвы перехода батальонный командир наш майор Тургенев созвал к себе всю благородную тосковавшую молодежь, и как сам он страдал тож от занозы сердца рыцарского, то долгом почел, как бы приор ордена героев, ободрить унылых своих сподвижников для предстоящего иного геройства следующею речью: 'Друзья, юные любимцы Марса! <…> Прочь все вздохи, недостойные геройских сердец! Слушайте мой командирский и дружеский завет: чур не писать к любимым в Нарву прежде прибытия нашего на Рейн. Прибыв туда, и мы напишем по-карамзински: 'Милые, милые! Уж мы на Рейне. Льем кровь врагов Отечества и стреляем дупелей в виноградниках берегов величественного Рейна' '»{2}. Правда, H. М. Карамзин ни словом не обмолвился в своем произведении о «врагах Отечества» и «дупелях в виноградниках»… После поражения при Аустерлице M. М. Петров при случае напомнил своему начальнику об «обольщениях честолюбия», обернувшихся большой неудачей для русского воинства: «Когда вступили мы в штаб-квартиру полка в городе Пернов, то я, увидя майора Тургенева на городовой площади и окруженного офицерами, подошел к нему и сказал: 'Лев Антипович! Не забудьте снабдить молодых рыцарей разрешением писать в Нарву к любезным: 'Милые-милые! Уж мы на зимних квартирах — в Пернове!' ' Все и сам майор Тургенев от души посмеялись худому событию нашей геройской мечты; но этот смех наш отозвался тяжким стоном страдавшего честолюбия нашего»{3}. Забегая вперед отметим, что у этой «карамзинской» истории длиною в четыре военных кампании (с 1805 по 1813 год) был счастливый и славный конец: «Мы прискакали в Таль. Квартира для генерала и меня нанята была посланным еще в ночи из Мунтербаура офицером нашим на самой набережной Рейна. Все жители городка этого, ожидавшие прибытия нашего, увидев нас, кричали 'ура' все время, пока мы не нагляделись на Рейн и Кобленц <…>. Хозяин наш, богатый торговый гражданин Таля, встретил нас со всем его семейством на крыльце, а когда мы вошли в комнаты, то <…> спросил генерала, чем может он угостить гостей — спасителей Европы? Генерал Карпенков сказал ему: 'Всего приятнее будет нам, когда подадите воды Рейна!' Он понял наше желание, поклонился низко и бросился сам с хрустальным кубчаном на берег, почерпнул и принес воды, которую, налив в семь больших бокалов, подал генералу и офицерам — его спутникам, причем все семейство его и он низко кланялись. Поздравя друг друга, мы выпили досуха наши кубки как нечто наиприятнейшее… И именно так: это вода священного Рейна, к которой древние рыцари германские с великим торжеством приходили крестить новорожденных своих сынов с упованием, что погружение в этой воде давало детям их непобедимость. Вот и мы, сыны России и благословенного Александра, достигли по чреде многочисленных побед наших Рейна… <…>. Благословляю вас, наипрекраснейшие минуты моей жизни!»{4}
В 1813 году русские воины выступили в Заграничные походы в новом для Европы качестве — победителей Наполеона в жестокой войне, в которой они отстояли независимость своего государства. Теперь офицеры российской императорской армии совершенно иначе воспринимали окружавший их мир, завоевав право без стыда смотреть в глаза европейским народам: «Войска России, дошедши до своих границ, расположились на малое время для отдыха; совершенное успокоение их Отечества и свобода Европы требовали похода в чуждые страны». В прежних войнах с Наполеоном русские офицеры как будто и не замечали зарубежных достопримечательностей. На это была веская причина: военных отправляли за границу для славы и чести русского оружия. Следовательно, в случае военных неудач им не пристало делиться впечатлениями с соотечественниками о пребывании за границей. Теперь же русские военные делали это с особой охотой. Вспомним, что в те времена не было ни фотографии, ни телевидения: сравнительно многотиражные гравюры с видами зарубежных городов русский офицер мог увидеть в столичных книжных лавках, но не приобрести, принимая во внимание скудность жалованья. Поэтому многие офицеры во время Заграничных походов, стремясь запечатлеть увиденное, вели дорожные журналы, дневники или отправляли на родину письма, содержавшие «пространные» описания достопримечательностей по пути следования русских войск. Эти «путевые заметки» легли в основу воспоминаний русских воинов, где, как и в «Письмах русского путешественника» H. М. Карамзина,
