все так дорого! И хорошие адвокаты на дороге не валяются, – добавила она, несколько успокоившись.
– Вы можете пообещать адвокату долю от наследства, если дело будет выиграно, – сказал я. – Вряд ли он откажется, если и впрямь хороший адвокат.
Мадемуазель Плесси задумалась.
– Может быть, вы и правы, – проворчала француженка, с отвращением косясь на текст злосчастной телеграммы. – Но, значит, мне надо поскорее возвращаться домой, а я... Я столько лет не была во Франции!
– Во Францию я не поеду, – встрял кучер, хотя его никто и не просил. – Не на таковского напали.
– Молчи, дурак, – велел я.
Аркадий метнул на меня злобный взгляд и отвернулся.
– Но я не хочу уезжать! – решительно заявила Изабель. – Ведь сколько всего надо сделать! Заказать билеты, и... и... нет, я не готова! И я даже не купила себе зонтик от солнца!
Мы с Марьей Петровной принялись уговаривать ее в два голоса. Во-первых, она не может допустить, чтобы зловредный кузен оспорил-таки завещание и оставил ее без ничего. Во-вторых, есть дела, в которых промедление смерти подобно, и, конечно, все тяжбы по поводу наследства как раз к таковым и относятся.
– Ужасно! – простонала Изабель. – Ах, как все ужасно! Только что я была счастлива и беззаботна, как птичка, и вот... – Теперь она с отвращением покосилась на Аркадия. – Раньше я не понимала, почему в старину короли всегда вешали гонца, который принес дурную весть, а сейчас понимаю.
Марья Петровна отвернулась, чтобы скрыть улыбку.
– Если вы поторопитесь, то успеете в Глухов на вечерний поезд, который направляется в Петербург, – вставил я. – Не переживайте, все образуется.
– Да? – обиженно надула губки мадемуазель Плесси. – А как же вы? Ведь вы ведете такие важные дела... Вдруг за время моего отсутствия с вами что-нибудь случится? Я никогда себе этого не прощу! – пылко прибавила она.
Марья Петровна кашлянула, велела Аркадию заняться лошадью и, выпустив его из комнаты, сама удалилась вслед за ним.
– Честное слово, Изабель, со мной ничего не случится, – сказал я. – Я же больше не занимаюсь тем делом. Пусть им занимается баронесса Корф.
– О, вы сейчас так говорите, а как только я уеду, опять приметесь за старое, – упрямо возразила Изабель. Она вздохнула и поправила пуговицу на моем сюртуке. – Пуговицу надо пришить получше... И почему я должна судиться из-за наследства, которое уже мне отписано? Я хотела посоветоваться с вами, но вас, как нарочно, не было.
Я ответил, что искал Антипку Кривого.
– На что он вам? – равнодушно спросила мадемуазель Плесси.
– Так ведь, оказывается, именно он стрелял в меня. И ранил баронессу Корф.
Изабель взглянула на меня с испугом.
– Боже! Так, значит, он? О, я была права, вы все еще занимаетесь этим делом! И как я могу оставить вас одного? Ведь с вами обязательно что-нибудь случится.
– Ничего со мной не случится, – отозвался я, немного раздосадованный ее заботой, которую я находил неуместной. – И об Антипке я узнал случайно, когда проводил следствие по поводу убийства Елены.
– Как все ужасно! – вздохнула мадемуазель Плесси, снова пробегая глазами текст злополучной телеграммы. – Но, если исходитъ из qui prodest [48] , то в ее гибели мог быть заинтересован разве что жених... А между тем, насколько мне известно, его никто не арестовывал. – Она с отвращением скомкала телеграмму и сунула ее в карман.
– В убийстве Елены Андреевны уже сознался Стариков, – сказал я. – Однако его показания расходятся с действительностью.
Мадемуазель Плесси вздохнула. На ее глазах все еще блестели слезы.
– Ах, как я от этого всего устала, – неожиданно созналась она и поморщилась. – Убийства, приключения, загадочные тайны... брр! В жизни больше не прочту ни одного уголовного романа, буду читать только стихи, – заключила она, поднимаясь с дивана.
Каюсь, я не мог не улыбнуться ее заявлению. Мадемуазель Плесси обиженно нахмурилась.
– Ну вот, все надо мной смеются, – проворчала она.
Я хотел было начать оправдываться, но Изабель не дала мне вымолвить ни слова.
– Идемте лучше обедать, Аполлинер! – Она взяла меня под руку. – Скажите, вы будете мне писать в Париж? Да? Ну, тогда я спокойна. Интересно, что хозяйка приготовила нам сегодня?
Когда часа через полтора я прибыл в усадьбу Веневитиновых, то застал там настоящую суматоху. У меня екнуло сердце. Не случилось ли чего с баронессой Корф? Однако Ирина Васильевна успокоила меня, объяснив, что ищут учителя верховой езды.
– А что такое с господином Головинским? – спросил я, мгновенно вспомнив свое столкновение с малоприятным субъектом.
Ирина Васильевна пожала плечами:
– Анатолий Федорович был не в духе, поссорился с госпожой Веневитиновой и отправился кататься. С тех пор его и нет.
– Может быть, он отправился в N или в Глухов? – предположил я.
– Может быть, – согласилась экономка, подумав. – Но Анна Львовна беспокоится, потому что господин учитель был навеселе. Она боится, не случилось ли с ним чего-нибудь.
– Уверен, что господин Головинский скоро найдется, – сказал я. – Могу ли я видеть госпожу баронессу?
– Сейчас доложу ей о вас.
Амалия Корф, хмурясь, сидела в гостиной. Она делала вид, что читает книгу, но видно было, что ее мысли находятся далеко. В ярком дневном свете лицо баронессы казалось потускневшим и осунувшимся.
– А, господин Марсильяк! Сердечно рада вас видеть... Прошу вас, присаживайтесь.
– Вы уезжаете от нас? – спросил я, опустившись в широкое просторное кресло.
– Да, по делам, как вы знаете, – ответила баронесса. – Право же, теперь я жалею, что согласилась воспользоваться гостеприимством господ Веневитиновых. – Сарказм и неприязнь звенели в ее голосе. – Мне надо ехать в Глухов, чтобы поспеть на поезд и как можно скорее прибыть в Петербург, а я не могу сдвинуться с места, потому что мадам послала всех людей на поиски Головинского, и кучеров тоже нет.
Под мадам она, конечно, имела в виду хозяйку дома, и невольно я вспомнил намеки бойкой Изабель Плесси по поводу последней и учителя верховой езды. Были ли то обычные сплетни или, как настаивала Изабель, они отражали истинное положение вещей?
– Я скажу Григорию Никаноровичу, – откликнулся я на слова баронессы. – Уверен, он пришлет за вами экипаж.
– Вы меня очень обяжете, – заметила Амалия Корф. – Но, насколько я понимаю, вы ведь пришли ко мне не только за этим?
Ее прямота была достойна уважения точно так же, как и ее проницательность, и, ничего не утаивая, я рассказал ей о том, кто и почему стрелял в нас.
– Вероятно, вы считали, что там могли быть Леманн или Фрида Келлер. Однако в действительности в этом лесу прятался конокрад, который счел себя задетым моими неосторожными словами, – закончил я и умолк.
Амалия Корф смотрела в окно. Улыбки ее я не понимал.
– Положим, вы не могли знать, что именно я думала по данному поводу, – наконец заговорила она. – Однако я благодарна вам за то, что внесли ясность. Где Кривой теперь? Арестован?
– Пока нет, – сообщил я, – но мы его ищем.
Амалия пожала плечами и болезненно поморщилась от неосторожного движения.
– Что ж, – сказала она, – желаю вам всяческих успехов.
Она мне никогда не понравится, внезапно понял я. Не нравилась мне прежде и не нравилась сейчас, но в то мгновение я с необыкновенной отчетливостью осознал, что сия высокомерная дама с холодным голосом и неприятными манерами всегда будет вызывать у меня отторжение. Да, она устала, была ранена, и дело, из-за которого она приехала сюда, складывалось вовсе не так, как ей того хотелось, но в сердце своем я не находил для нее оправдания.
Кто-то робко поскребся в дверь.
– Войдите! – резко крикнул я.
Вошла гувернантка-француженка, мадемуазель Бланш, и с растерянным видом остановилась у порога.
– О, месье, как хорошо, что вы здесь... Это снова случилось. Вы должны пойти туда.
– Что еще случилось? – хмуро спросил я.
Мадемуазель Бланш озадаченно мигнула, ее нижняя губка задрожала.
– Они нашли его... месье Анатоля. Он мертв.
– Что, упал с лошади и сломал себе шею? – спросил я, все еще не понимая.
– Нет. – Мадемуазель Бланш мотнула головой. – Он убит.
ГЛАВА ХХХIII
Сосенки в лесу укоризненно качают головами, сплетницы-березки торжествующе перешептываются. В ветвях заливаются птицы. Кто знает, может, они тоже говорят об убитом?
Староста и понятые вызваны из деревни. Урядник Онофриев, трезвый и важный, держит в поводу лошадь Головинского, которую нашли в полусотне шагов от места преступления. Доктор Соловейко, глядя на бесформенную груду у наших ног, болезненно морщится. К нам подходит Григорий Никанорович, бодрый и энергичный как всегда.
– Добрый вечер, господа!
– Для кого он добрый, а для кого не очень, – ворчит Соловейко, пожимая протянутую руку.
– Что тут у нас? – не обращая внимания на его замечание, говорит Ряжский. – Да... – Увидев мертвое тело, он слегка отпрянул, и на лице его изобразилось замешательство. – Ну что ж... Упал с лошади, ударился головой о камень и испустил дух. Право же, господа, не вижу причин, почему надо говорить непременно об убийстве... Вы что-то хотите сказать, доктор?
Соловейко нахмурился.
– Если бы он ударился головой, у него бы была одна рана на голове, – сердито сказал он. – А теперь полюбуйтесь на это месиво. Неужели похоже, что он ударился один раз?
– Ну... ну... – Ряжский замялся. – Может быть, звери его потрепали?
– Нет, – сказал я. – Мы нашли камень, на нем брызги крови и сгустки мозга. Похоже, что несчастного били,
