клеились к Мри и получали в сопатку от Крила. Кто-то соглашался на роль батрака, чаще, уяснив ситуацию, гости уходили дальше в поисках общества симпатичней или женщины привлекательней. Однако Ксе очень быстро слетел по рангам вниз, из первого мужа став шестым.
Крил стоял за то, чтобы выгнать его из хутора вовсе, но Мри была чувствительна и склонна к ностальгии, - ей нравилось предаваться воспоминаниям, глядя на шестого мужа. Тому особой радости не выпадало: ностальгирование Мри неизменно кончалось истерикой, в ходе которой повинными в переменах оказывались лично Ксе и некогда любимое им фэнтэзи. Чем дальше, тем больше жена склонялась к мысли – не без содействия Крила – низвести Ксе в батраки.
Но Ксе начал слышать духов.
Они с Илом, пятым мужем, ходили в город, надеясь забрать из своих квартир еще не разворованное либо пограбить самим. Но там хозяйничал Юрий, сильнейший шаман во всей южной России; у придорожной стелы с названием города Ила смело с ног, а Ксе услышал веселое и злое: «Мародеров давим, кромсаем…»
Не дожидаясь, когда их начнут кромсать, ходоки спаслись бегством, - и на пути к хутору, когда стемнело, Ксе различил зов лешего, понял, о чем поет в облаках гигантская Птица и ощутил Матьземлю.
С этого вечера судьба Ксе выправила путь: Мри сочла разумным иметь среди мужей шамана.
На шамана, даже самого плохонького, Ксе не тянул, но даже такого затрапезного духовидца не было другого на двести километров окрест, а на хуторе жили люди, много уже людей, они взрыхляли землю и валили лес, они рожали других, и им нужно было стеречься. Ксе мог указать о жертве и поднять тревогу, если что; поэтому тарелка супа и одинокая постель выделялись ему по праву. Мри даже запретила Крилу его бить, хоть и не из душевности, а в силу логических соображений: Крил мог его просто вколотить в гроб.
Но по хутору бегали дочери Крила и сын Лера, второго мужа; на следующий год Мри собиралась рожать от мужа третьего, и никогда не собиралась рожать от Ксе. Он почти смирился с этим, как почти смирился с местом тихого мямли, и он согласился ехать к старику, чтобы могучий Зверь предпочел могучего Крила, - да желания Ксе, в сущности, и не спрашивали…
Теперь Ксе валялся на дне телеги, впервые с изменения мира радостный и нетревожный. Зверь лежал у него на животе и потихоньку засыпал.
Зверь выбрал его.
«Устроил!..» - зашлась воплем жена. – «Ты, полудурок…» - она осеклась и икнула, сглотнув матерное слово.
Это Зверь, оставленный в телеге на дворе, затосковал без хозяина и швырнул тоской в небеса.
Углы губ Ксе невольно приподнялись, стоило ему вспомнить про Зверя; ненависть Мри металась кругом, царапала по деревянным стенам сеней лапой красного петуха – но молчала.
Ксе заторопился к Зверю.
Будь у страшного хвост, нахлестал бы он хвостом бока до рубцов. А так Зверь только шумел, как мог, прыгал на досках всем узким негнущимся телом, изъявляя безудержную звериную радость. Ксе засмеялся и взял его на руки; плоть металла щедро одарила теплом, ибо дыхание громовика было в Звере, и кровь саламандры. Дитя Верхнего Мира с размаху утешило хозяина под дых; подумалось, что прежней, обыкновенной жизнью, от столь фантастичной сцены впору было бы осрамиться в штаны.
Ксе критически заметил себе, что жизнь не стала менее обыкновенной, и Зверь, точно возмутясь таким мыслям, въехал ему еще раз. В нутре у детеныша защелкало; Ксе в каком-то озарении почесал выплавленное на боку клеймо - Зверь замер, нежась, прося продлить ласку, снова закрякал и зашелестел. Щелкающее сочленение у него в брюшке имело назначение боевое, но умного Зверя можно было научить азбуке Морзе. Ксе размечтался о будущности и стоял посреди двора точно столб с парой затуманенных глаз, гладя шебутного малыша. Хуторяне косились на него и обходили стороной.
Мри, повстречав его в доме со Зверем, гневно открыла рот, явно намереваясь прогнать страшного на улицу, но попутно сообразила последствия и промолчала.
Вечером Мри плакала. Ей было жалко сережек. «Теперь дырки зарастут», - всхлипывала она, и зарастание дырок в ушах выглядело трагичней изменения мира.
Крил переглянулся со вторым и третьим мужьями и увел плачущую Мри в спальню. Целый час вместо скрипа старой кровати оттуда доносился невнятный его бас.
- Душераздирающее зрелище.
Ровный, красивый и вместе с тем неприятный голос Лера разбудил Ксе; духовидец рывком поднял голову с подушки и осовело заморгал.
- Ч…чего? – выронил он.
- Душераздирающее зрелище, - повторил Лер, глядя Ксе под живот с явным отвращением и хорошо скрытой боязнью. Ксе перевел взгляд.
Он так и спал в обнимку с родичем саламандр.
- Ну чего? – уже вполне бодрствуя, спросил Ксе. Зверь выполз из-под его руки и смотрел на Лера нехорошо. Взгляд у Зверя был только один: прицел.
- Мри зовет, - торопливо сказал Лер, облезая под бездонным звериным взором, как плохо крашеная стена. – В конюшне она. Пошустрей, ладно?..
На последнем слове в его голосе прорезалось что-то заискивающее.
…столько лет этой сказке, что сама древность приходится ей правнучкой: богатырский конь, в темноте подземелья рвущийся с золотых цепей. Семь тяжких дверей отгораживают его от солнца, и семь засовов на каждой, но за семь дней он разбивает их копытами, и рабы владыки Кощея ставят новые двери…
В конюшне действительно царил мрак; в некотором роде она сошла бы и за подземелье, потому что стены ее сложили землебитными. Четвертый муж Мри, бывший инженер, был любитель нетрадиционных методов стройки, вплоть до деревянных кирпичей. Хлевы клали из фанерных ящиков, тщательно забитых специальным замесом, - бревен на них уходило всего ничего. Получалось тепло, прочно и не злило леших.
…новым дверям приходит черед упасть; все повторяется, и будет так, пока не придет храбрец. Конь взглянет на него и узнает, узнав же, позволит взять повод и возложить седло, чтобы нести отважного навстречу злому владыке…
И цепями Волчка действительно приходилось скручивать. Жеребец был агрессивен словно хищник и неестественно велик, почти два метра в холке. Третий муж, врач и любитель биологии, говорил - это оттого, что Волчок появился на свет уже после изменения мира.
На суставах ног у Волчка росло что-то вроде рожек, а копыта не требовали подков, потому что по твердости были сравнимы с металлом. Оно и к лучшему, ибо живой металл не позволил бы изводить себя на подковы.
Завидев людей, Волчок начал страшно биться, словно подозревал в них не менее чем убийц. Одна из цепей лопнула. Подведшее звено полетело прямо в лицо Ксе, и только каким-то чудом он остался с двумя глазами. Крил лениво выматерился.
Ксе стоял ни жив ни мертв.
- Ксе, - мягко сказала Мри. Пронзительная фальшь в ее голове заставила шестого мужа отвести глаза. – Мы тут подумали…
Мри, матриархе…
- Ну ты же помнишь, как мы ездили к тете в Алупку, лет семь назад?
Крил что-то жевал, подпирая ближайший столб: густая борода шевелилась.
- Ну вот мы и подумали… - губы Мри виновато дернулись, она покосилась на первого мужа, - я подумала, что надо бы посмотреть, как там тетя, может, жива, ведь у нее никого больше нет… а у нее такой сад… и Южный берег, это же место такое…
- Там шаман, - бесцветно сообщил Ксе, - большой шаман в Симферополе.
