которых подымали свои ветви чёрные ветлы, перепутанные морскими ветрами. Снег ослеплял под весенним, начинающим пригревать солнцем, дорога портилась уже кое-где. Гудович косился на своего молчаливого спутника и всё время перебирал в голове: что ему просить у императора за точное выполнение столь важного поручения? «Надо будет просить деревни на Украине, поближе к родным местам! – думал он, – Подальше от Петербурга…»
А Гольц обдумывал наказ, который дал ему накануне отъезда король Прусский. В комнатах замка в Бреславле, где жил король, было жарко, солнце светило прямо в окно, а король, выставив своё брюшко и рубя указательным пальцем воздух, наставлял своего посла:
– Помни – главное – это немедленное прекращение войны с Россией… В этом всё наше спасение! Прежде всего нужно оторвать русских от их союзников. От французов и от австрийцев…
Далее. Мой брат, император Пётр, даёт мне много надежд, однако обольщаться ими я не имею права. Нет! Тому, что мне доносят о Петре, я просто верить не могу!.. Невероятно! Нет таких государей на земле! Это немыслимо… Такие благородные, такие высокие чувства, какие он изливает в письме ко мне, по человечеству невозможны! Ты больше всего, внимательнее всего следи за царём, за ним самим, за его близкими и обо всём доноси подробно… Важнее всего знать – хозяин ли он своих слов либо нет? И при переговорах с ним имей в виду: если он непременно хочет воевать с Данией из-за Шлезвига, – я не поддержу датчан. Пусть он попробует, как воевать… Я думаю, – тут король проницательно прищурил глаза, – я думаю, что он хочет подражать мне. Воевать! Хе-хе!.. Трудное ремесло… Я-то во всяком случае хочу теперь мира…
Если русские захотят вывести свои войска из Померании, чтобы поставить их в Пруссии, – сразу же соглашайся: из Пруссии их выжить потом будет легче… Но даже если русские захотят остаться в Пруссии навсегда, – то и тогда соглашайся, но с условием, чтобы они нас компенсировали чем-нибудь за счёт союзников, – это поссорит их с союзниками! Главное – ты должен сеять в царе недоверие к союзникам – к Австрии, к Саксонии. Ссорь их, выдумывая всё, что хочешь, но так, чтобы было похоже на правду.
Ещё одно… Это я не пишу даже в инструкции. Следи, следи, насколько прочно царь сидит на троне… Его жена, прусская принцесса Ангальт-Цербстская, очень умна… Куда умней его! Следи, какие у них отношения. Доноси сейчас же об этом… Очень важно… Передашь два письма – это его величеству императору. – Король взял со стола и протянул Гольцу пакет. – А это – её величеству… Императрице. О втором пакете не говори никому, вручишь наедине. Добейся с нею во всяком случае самых лучших отношений.
И король стал снимать со своего кафтана большой чёрный орден с оранжевой лентой, передал его Гольцу:
– При первой же аудиенции вручи императору этот орден Чёрного Орла да скажи ему, что я снял его с моей груди…
И помни: первый визит в Петербурге немедленно же – англичанину Кейту… Это наш человек. Он на месте даст тебе инструкции… Прощай! Ну всё! Требую успеха…
А Феофан Куроптев, теперь уже как инвалид с переломом бедра, стоял на посту у въездного шлагбаума прусского города Мариенвенрдера. Опираясь на палку, Феофан думал свою неясную, но крепкую думу. Скоро вот выйдет ему чистая, побредёт он, Куроптев, домой. А что дома? Вернётся в родную Левашовку, к господам Левашовым, что его под красную шапку забрили… «Живы ли отец, мать, жена? Семь лет ничего о них не слыхивал… Крестьянством-то теперь не позанимаешься – как есть калека. Ну, коров буду пасти, в дудочку играть… Тур-туру… О Господи…»
И ясно увидел Куроптев розовое утро, зелёный луг у речки, над речкой, над камышами да ракитами, белый парок тянется. Свирель где-то играет. И от удовольствия Куроптев и рассмеялся, и прослезился… Хорошо там, где немца нет!.. Ну как они ему тут досадили… Вот чего с ногой сделали…
Житьё ему стало вовсе плохое – в животе бурчит: ну, какая еда – позеленелые сухари да вода. Аж знобит! Снег тает, разбитая обутка полна водой. Плащ он прожёг ещё на ночёвке у костра, и спину продувало холодком весенним. Кругом всё неладно, всё измена… Генералы да офицеры из дворян – те все за немца… Только солдаты вот немца бьют, как в бубен, ото всей души, ну а встречается-то он им редко… Генералы солдат отводят, чертит…
«Из-за чего война-то? – продолжал думать Куроптев. – Королю Прусскому крылья надо подрезать! Правильно! Надо! Ну, так ты и действуй… Режь ему крылья, да людей зря не губи, не томи… Сколько русских костей в этой Пруссии положили. И всё потому, что господам нет дела до мужика. Они кормиться хотят, богатства да почестей ждут, а ты, Куроптев, погибай…»
Со звонками скачет издали тройка к заставе… Ближе, ближе… Остановилась.
Куроптев заковылял к кошёвке:
– Стой! Кто едет? По какому виду?
– По высочайшему повелению! – крикнул из кошёвки гигант, выкатив глаза, выдвинув вперёд челюсть. – Подымай шлагбаум, ррастакой…
Куроптев смотрел во все глаза. Этот, что орёт, – русский. Должно – хохол. А рядом – кто это с ним, в плаще прусском, в прусской шляпе? Кто таков? Не иначе пруссак!
– Стой! А куды пруссака-то везёшь?
Куроптев на войне воевал, знает, как присягу исполнять, врага задерживать… Гигант заматерился, выскочил из кошёвки, сшиб Куроптева кулаком, заорал на немца-инвалида:
– Баум ауф!
Лошади рванули, поскакали с места, колокольцы залились… Куроптев трудно поднялся и, держась за правую скулу, кротко подумал:
«Опять измена! Не иначе! Взять бы их, чертей, под ноготь…»
21 февраля Гудович и Гольц благополучно пригнали уже в Петербург, и скоро Гудович стоял перед императором. Было за полдень. Пётр только что приехал из Сената, выпил всего одну бутылку английского пива и выглядел совершенно довольным.
– Как съездил? – спросил он срыву. – Как его величество король?
– Извольте, ваше величество, письмо его величества короля.
Пётр весь изменился в лице, схватил синий пакет с печатями, разорвал, читал громко, обводя по временам глазами кабинет:
– «Особенно радуюсь я тому, что ваше императорское величество получили корону, которая вам явно принадлежала не столько по наследству, сколько по вашим добродетелям. Эти добродетели придадут короне вашей новый блеск…
Я чувствую, как я обязан вам! Мне доложили, что вы приказали корпусу графа Чернышёва оставить австрийцев. Надо быть бесчувственным, чтобы не сохранить вечной признательности за это к вашему величеству… Вы спасли меня, ваше величество…»
Император Пётр Третий остановил чтение и крепко-крепко поцеловал письмо.
– Вот это радость! – визжал он. – Спасибо… Это счастье… Гудович, обними, братец, меня! Спасибо, Гудович, ты верный слуга. Жалую тебе три деревни… Где хочешь иметь?
– Прошу в Черниговском полку! На Украине! – отрапортовал Гудович.
– Да, ты ведь хохол… Ну, бери, бери!
– Ваше величество! Разрешите доложить, что со мною прибыл в Петербург посланник его величества короля, полковник барон Гольц!
– Ура! – вскричал император. – Ура! Ура! Да здравствует мир! Где же он? Давай его сюда! Я сейчас же приму его! Бери себе ещё три слободы, где хочешь!
– Ваше величество! Прошу в Стародубском полку!
– Бери в Стародубском… Забирай себе мужичьё! Ещё много его свободно гуляет! Но где же посол?
– Ваше величество, он явится во дворец, как только приведёт себя в порядок!
– Где он остановился? Вези его ко мне во дворец!
– Ваше величество, он остановился у английского посланника… Отдыхает…
Но Гольц не отдыхал. Согласно инструкции короля, он уже беседовал с английским своим союзником в его доме на Английской набережной.
На Неве рубили лёд… За рекой чернел шпиц Петропавловской крепости, Васильевский остров тянулся
