Граф Гакстгаузен покраснел, но не нашёлся что сказать. Стали вставать из-за стола, и Государь подошёл к гетману.
– Помнишь мои утренние уроки? Ты датчанина видал?.. Слыхал, что я ему сказал? Я на ветер слов не бросаю. Я тебе, братец, дам тридцать полков, и ты поведёшь их в Данию. Я выбрал тебя, братец, чтобы ты сопутствовал мне на походе и командовал моею армией.
– Ежели так, Ваше Величество, то разрешите мне дать Вашему Величеству совет.
– Какой совет?.. Ну, я слушаю, что ещё придумал?
– Повелите, Ваше Величество, выступать двумя армиями, дабы за армиею, находящеюся под моим командованием, постоянно следовала другая, чтобы заставить моих солдат идти вперёд, иначе я не вижу, каким образом предприятие Вашего Величества может осуществиться.
– Всё шутишь, братец… Я утром ещё тебе сказал, что я оных шуток не жалую.
Граф Гакстгаузен едва дождался отъезда Государя с обеда и той же ночью отправил своего секретаря Шумахера с известием о готовящейся против Дании войне.
Датский двор принял меры к обороне, собрал армию и начальство над нею поручил генералу графу де Сен-Жермени.
Пётр Фёдорович приехал в Ораниенбаум к голштинским войскам и стал стягивать полевые полки к Риге.
В воздухе запахло порохом.
XV
Сложным и запутанным становилось положение Императрицы Екатерины Алексеевны. В громадном Ораниенбаумском дворце одну половину дворца занял Государь с фрейлиной Воронцовой и своим двором, на другой, отдалённой части дворца, были отведены покои для Екатерины Алексеевны. Точно она и не была Императрицей и венчанной женою Государя. Великому князю Павлу Петровичу было повелено оставаться в Петербурге под присмотром Никиты Ивановича Панина.
В большом Петергофском дворце шёл ремонт. Рядом с комнатами Государя готовились помещения для Воронцовой. Государыне же отвели маленький, старый, неудобный и сырой дворец в Монплезире.
Екатерину Алексеевну ещё не убирали в монастырь, не ссылали за границу, но всем показывали её ненужность, её ничтожность и удалённость от Государя и государевых дел. И в то же время от неё требовали постоянного присутствия на обедах и куртагах, на празднествах, которые по разным поводам давались то в Ораниенбауме, то в Петергофе, то в Петербурге, в Зимнем дворце. Её присутствие было нужно Государю, чтобы на глазах у людей унизить её, показать, кто теперь играет главную роль при Государе, чтобы посмеяться над нею и поглумиться. Положение Екатерины Алексеевны делалось нестерпимым.
Двадцать четвёртого мая состоялся обмен ратификацией между Россией и Пруссией. Семь лет длившаяся война прекратилась фактически со смертью Императрицы Елизаветы Петровны, когда были отозваны из Пруссии русские войска – теперь окончательно развязывались руки у Петра Фёдоровича, и тот, в угоду королю и для него, готовился к войне с Данией.
Этот мир был торжество для Государя. От гофмаршальской части и от петербургского полицмейстера на девятое, десятое и одиннадцатое июня были объявлены всенародные празднества, и дни эти повелено было считать «табельными». Петербург был убран флагами и, несмотря на белые летние ночи, был иллюминирован бумажными фонарями и сальными плошками. На площадях играли и пели полковые музыканты и песельники. Шли гулянья в Летнем саду и Екатерингофе.
В воскресенье, девятого июня, в пятом часу дня в залах Зимнего дворца и куртажной галерее начался парадный обед на четыреста персон. В голове стола сел Государь, имея при себе дежурство – генерал-адъютанта Андрея Васильевича Гудовича, посередине стола села Императрица, сзади неё стал дежурный при ней граф Сергей Александрович Строганов. Подле Государя был прусский министр барон Гольц, сегодняшний почётный гость и виновник торжества, по другую сторону – принц Голштинский Георг, дядя Императора и Екатерины Алексеевны.
Всё шло чинно, и, как было установлено для подобных обедов, играла полковая и итальянская музыка, били литавры. Император был утомлён утренним разводом и был раздражителен. Его резкий голос то и дело возвышался над нестройным гулом голосов гостей.
Форшнейдеры нарезали жаркое и на золотых блюдах разносили его по гостям, наступило время тостов и виватов. Виночерпии разлили по кубкам пенное, французское вино, голоса стихли, музыка перестала играть. Согласно с установленным на этот день церемониалом, Государыня должна была «зачинать тост про здравие императорской семьи». Все встали, осталась сидеть только Екатерина Алексеевна. Она красивым жестом, сидя, приподняла кубок над головой и сказала ровным, спокойным голосом:
– Про здоровье императорской фамилии!..
Комендант, стоявший у окна, махнул платком. С Петербургской крепости резво и весело бабахнула пушка. Народ, толпившийся на набережной, нестройно закричал «ура». В дворцовых залах заиграли трубачи и забили литаврщики. Император резко обернулся к Гудовичу и сказал:
– Ступай, братец, и спроси Её Величество, почему она не встала, когда пили за здоровье императорской фамилии?..
Гудович подошёл к Императрице.
– Доложи Его Величеству, – сказала Екатерина Алексеевна, – понеже императорская фамилия не из кого другого состоит, как из Его Величества, его сына и меня, то я не полагала, чтобы мне для сего здравия надо было вставать.
В зале ожидались другие тосты, и в нём стояла тишина. Гости продолжали стоять и, чувствуя, что произошло нечто, церемониалом не предусмотренное, прислушивались к тому, что говорилось подле Государя. И только пушки, разносясь по городу весёлым эхом, продолжали бить через равные промежутки.
– Ну?.. – поднимая брови, хриплым резким голосом сказал Государь. – Так в чём же дело, больна она, что ли? Ноги отвалились?..
Гудович сказал ответ Государыни.
– Ну так ступай ещё раз и скажи Её Величеству, что она – дура и должна знать, что к императорской фамилии причисляются два наших дяди голштинские принцы.
Гудович, смягчая слова Государя, доложил Государыне о голштинских принцах. Государь сел в кресло и прислушивался, приложив ладонь к уху. Лицо его исказилось гневом, он резко покраснел и крикнул на весь зал, брызжа слюнами:
– Дура!..
Все притихли и точно съёжились, стали меньше. Одна Государыня оставалась спокойной. Она обернулась со своей очаровательной улыбкой к графу Строганову.
– Сергей Александрович, – сказала она. – Развлеки нас какою-нибудь шуткой. Его Величество скучать изволит.
Граф Строганов, смело глядя в глаза Государю, начал по-французски:
– Ваше Величество, разрешите рассказать одну историю, над которою теперь много смеются в Париже, – и, не дожидаясь ответа Государя, продолжал: – L'eveque de Versailles parle longuement chez le marechal d'Eshees… longuement et filandreusement. Le duc de Macurepois qui etait present s'endort et comme on propose de le reveiller, Monseigneur intervient avec bonhomie: «laissez le dormir, ne parlons plus». Le due ouvre un oeil et dit: «si vous ne parlez plus – je ne dormirais plus»[125] .
– Очаровательно, – сказала Государыня, тёплым, ласковым взглядом обдавая Строганова.
– Ты, братец, смотри у меня, – строго сказал сильно разгневанный Государь, – как бы я тебя заместо твоего дюка разбудить не велел как следует!
Он встал и провозгласил очередной тост:
– Про здравие Его Величества короля Пруссии!..
