Заиграли трубы, загремели литавры, с верков крепости понеслась салютационная пальба. Парадный обед продолжался в великой и строгой напряжённости. Разговоры поминутно прерывались, и в зале то и дело стояла тишина.

Император был вне себя от бешенства. Едва кончился обед и гости направились в большую залу, Государь вызвал к себе князя Барятинского и пошёл с ним в малую, малахитовую залу. Все боязливо перед ним расступались, принц Голштинский Георг-Людвиг пошёл за Государем.

– Оного шутника, – задыхаясь от злобы, сказал Государь, обращаясь к Барятинскому, – за его глупые и неуместные шутки и анекдоты, за французские гиштории немедля выслать в его загородный дом.

Голштинский принц взял Петра Фёдоровича под руку.

– Я всю оную компанию разгоню, – продолжал Государь. – Я сошлю всех куда Макар телят не гонял!.. Чёр-р-рт! Её!.. Её Величество, разумею я, – аре-стовать!

– Кого, Ваше Величество?..

– Что?.. Оглох, братец!.. Не понял?.. Пойми: Её Величество – ар-ресто-вать!..

– Ну, полноте, Ваше Величество, – воркующим баском сказал Голштинский принц по-немецки. – Слыханное ли дело, чтобы Государыню Государь арестовывал?.. И за что? Ваше Величество оскорбили её, Ваше Величество виноваты перед нею!

Он повёл Государя в глубь аванзалы и всё крепче и дружественнее, по-родственному сжимал его локоть, воркуя по-немецки.

– Я отходчив, Ваше Высочество… Я добр… Я справедлив, но я Государь… Вы мой гость… – говорил Пётр Фёдорович.

– Тем более, Ваше Величество.

Барятинский в ожидании, чем всё это кончится, следовал за Государем.

– Барятинский, – обернулся Пётр Фёдорович к генерал-адъютанту. – С арестом Её Величества повременить!.. Успеется!..

XVI

По окончании празднеств, двенадцатого июня, Император с двором вернулся в Ораниенбаум. Екатерина Алексеевна с сыном и несколькими придворными до понедельника семнадцатого июня оставалась в Петербурге, семнадцатого с несколькими фрейлинами переехала в маленький, старый Монплезирский дворец в Петергофе.

После публичного оскорбления, нанесённого ей во время парадного обеда, буря кипела в её душе. Жажда мести была в ней и страх, что не успеет она ничего сделать. Она была хорошо осведомлена о том, что уже был раз отдан приказ об её аресте. Он отложен, но не отменён. Она могла его ожидать каждый день. Почему медлил Государь?.. Потому, что большой Петергофский дворец был не отделан? Не были закончены так, как того хотела Елизавета Романовна, комнаты Воронцовой, будущей Императрицы?.. Как не хотел он венчаться на царство, потому что венцы не были готовы. Или хотел раньше отбыть под Ригу, к армии? Нависал над нею удар, и приходил конец всем её мечтаниям. Знала она, что теперь это она должна упредить его и решиться на какой-то шаг. На какой?.. Этого она не знала. Перед нею был пример её тётки. Та сама, самолично, явилась во дворец и арестовала правительницу и малолетнего Императора. Сама всё сделала и была приветствована солдатами. Но её тётку солдаты знали, и её тётка знала солдат и умела с ними говорить. Екатерина Алексеевна не рисковала одна явиться к полкам. Что скажет она и как?.. Ей нужны были помощники. У неё были эти помощники, но они почему-то медлили, и Императрица жила в Монплезире, постоянно выезжая на празднества в Ораниенбаум, и каждую ночь ожидала ареста, высылки, пострижения, быть может, смерти!

Белые летние ночи были без сна. То мечтала она, как всё это выйдет и как тогда она за всё отомстит. Длинный свиток огорчений, измен, оскорблений, обид замыкался резким словом, кинутым ей при всех, и заставлял её крепко сжимать губы и думать о кровавой мести. «Если бы я была мужчиной?! Я сумела бы отомстить!..»

Под тонким, шёлком крытым одеялом она ворочалась до утра, не в силах прогнать думы, не в силах подавить слёзы бессилия.

«Что же они?.. Что же они-то думают?.. Орловы? Разумовские?.. Ужели не понимают, что дни мои сочтены, что, может быть, уже сегодня…»

Она вставала с постели, отдёргивала занавес. Над парчовою простынёю моря висит золотое солнце, и кажется, что оно и не сходило с неба. За узким домом-дворцом скрипит по гравию железными шинами бочка. Водовоз привёз воду. Шумит по деревянным бадьям водяная, широкая струя, и заспанные голоса раздаются там. Всё такое мирное, повседневное, обыденное. Неслышными шагами проходит в антикамеру камер-фрау Шаргородская, и сейчас же пахнет свежими левкоями и резедой. Шаргородская расставила букеты по вазам. В зале, за тонкою стеною, бронзовые часы пробили шесть. Длинный день начинается.

Из Петербурга в почтовой бричке приедет от Панина курьер, привезёт письмо, как вёл себя Пуничка, как учился, о чём с ним говорили. В коляске примчится загорелая, запылённая, полная слухов, «эхов» и новостей Екатерина Романовна Дашкова, кинется к ногам Государыни, схватит её маленькие ручки и целует, целует без конца, целует горячими устами то ладони, то верх руки. И вперемежку с поцелуями говорит отрывисто по-русски и по-французски, беспорядочно, сбивчиво:

– По городу, Ваше Величество, ходят люди, особливо гвардейцы. Въявь Государя ругают… Слышать просто страшно… Михаил Ларионович вчера за вечерним кушаньем во дворце сказал, что Император от народа ненавидим, что безрассудство, упрямство и бестолковое поведение Государя общее недовольство вызывают.

– Что в Ораниенбауме?..

– Ужасно!.. Император собирается расторгнуть браки всех придворных дам и выдать их замуж уже по своему усмотрению. Его Величество собирается жениться на моей сестре.

– Давно о сём говорят. Да что-то не выходит. Дальше, кого на ком венчать собираются?

– Прусский посланник Гольц должен жениться на графине Строгановой…

– То-то, поди, доволен, старый немец.. Капуцинские замки!

– Марье Павловне Нарышкиной, графине Брюс и Марье Осиповне Нарышкиной повелено выбрать мужей, каких они сами пожелают.

– Кого же выбрали?

– При своих хотят остаться.

– Нарцисс и моська.

– По-прежнему – утеха Государева. По вечерам только и разговора, что о войне с датчанами. Шлезвиг уже делят.

– Не убивши медведя, со шкурой расправляются.

– Вчера, двадцать пятого июня, освящали в Ораниенбауме лютеранскую кирку для голштинцев. Император сам был при освящении и раздавал солдатам молитвенники… В народе болтали, что Император приобщался по лютеранскому обряду.

– Всё «эхи»!.. Пустые «эхи»!.. Знают ли о том в казармах петербургских полков?.. Ты Орловым скажи.

– Капитана Ямбургского драгунского полка Зейферта, который за измену фельдмаршалом Фермором был арестован, Государь помиловал.

– В казармах скажи: помиловали-де немца, а своим скоро житья не станет. Замолчат.

Большое, красное солнце стоит и стоит над Кронштадтом, над синеющими лесами шведского берега. От солнца красно-бирюзовая дорога легла по морю до самого берега и блестит так сильно, что больно глазам. Вечерний ветерок колышет камыши, и они тихо шуршат, навевая мирную дрёму. Волны с шёпотом подкатывают к песчаному, низкому берегу, к самому полу монплезирского крыльца, на котором сидят Императрица и Дашкова, и расстилаются прозрачною влагой. От воды пахнет илом и рыбой, от берега острый запах жасмина несётся. Дрозды в высоких елях и лиственницах парка посвистывают. У дворца Марли

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату