краю столешницы стоят пустой стакан и небольшой флакон темного стекла. Решив ничего не трогать, он склонился над стаканом и тут же отшатнулся — в нос ударил какой-то чрезвычайно едкий запах; аналогичный запах исходил и от флакона, который также был пуст.
Тут телефон запикал, сигнализируя о соединении, и Горислав, кратко обрисовав ситуацию и ее тяжесть, особенно упирая на визуальные признаки отравления, попросил немедленно прислать бригаду «Скорой помощи».
В этот самый момент Щербинский издал горлом громкий булькающий звук, точно пытаясь что-то произнести. Горислав подскочил к нему и понял, что доктор пришел в себя — он смотрел прямо на Костромирова, и взгляд его был вполне осмыслен.
— Что с вами, Руслан Соломонович?! Что случилось? — спросил он.
— Ляпсус… — вдруг внятно, но каким-то очень хриплым и даже как бы неживым голосом произнес старый ученый.
— Что? Какой ляпсус? — не понял Горислав.
— Бо… бо… бо…
— Больно? Потерпите, «скорая» уже едет. Чем я могу вам…
Договорить Костромиров не успел, потому что доктор Щербинский неожиданно широко открыл рот, вывалив наружу распухший и почерневший язык, страшно захрипел, выгнулся крутой дугой, но тут же весь как-то обмяк, словно брошенная кукловодом марионетка, и испустил дух.
Вечером того же дня, сразу после дачи неизбежных объяснений (сначала приехавшим оперативникам, потом — следователю прокуратуры), профессор Костромиров заехал на улицу Радио, на работу к Вадиму Хватко. Тот, разумеется, был уже в курсе произошедшего, что и неудивительно, поскольку именно ему, своему старому другу, Горислав позвонил сразу по приезде «скорой», а Вадим уже сам распорядился о высылке на место происшествия опергруппы и следователя местной райпрокуратуры.
Кабинет старшего следователя по особо важным делам Вадима Вадимовича Хватко находился на шестом этаже высокого здания, постройки семидесятых годов прошлого века, которое архитектурой своей разительно напоминало эдакую фабрику-кухню переросток и являлось одним из многочисленных, разбросанных по городу офисов Генпрокуратуры. Оглядевшись по сторонам, Костромиров убедился, что обстановка кабинета нисколько не изменилась с момента его последнего сюда визита: над столом все так же висела большая карта России с загнувшимся левым верхним углом из-за выпавшей в незапамятные времена кнопки, а над картой по-прежнему хмурил брови с облупленного портрета «Железный Феликс», глаза которого в целях устрашения посетителей были подкрашены красным фломастером. Правда, появилось несколько новых плакатиков с жизнеутверждающими лозунгами («Не пей метилового спирта!», «Смерть шпионам» и пр.), да шторы сменили свой цвет с грязно-оранжевого на грязно-рыжий.
— Ну что, влип, профессор? — таким вопросом встретил Хватко Костромирова.
— Ты о чем? — прикинулся непонимающим Горислав Игоревич.
— Опять, говорю, влип в историю, — охотно пояснил старший следователь, — вот о чем.
— Брось, не начинай, — поморщился Костромиров, — мне и без твоих ехидных реплик тошно.
— Ладно, извини. Мне жаль. Сочувствую… Значит, ты был хорошо знаком с покойным?
— Вовсе нет. Последний раз я его видел года три назад, ну, в смысле живым, конечно.
— Почему же Щербинский именно к тебе обратился за помощью?
— А ты откуда знаешь, что он просил меня о помощи?
— Читал твои объяснения. Никифоров, следователь, что тебя опрашивал, сбросил мне протокол по факсу.
— Оперативно работаете. Между прочим, по какой статье возбудили дело?
— А никакого дела не возбуждали.
— Как так?
— Да так. Покамест, в рамках предварительной проверки, отрабатывается версия несчастного случая. Или самоубийства.
— Что за бред! — возмутился Горислав. — Там и не пахнет несчастным случаем! Профессора Щербинского убили, совершенно очевидно.
— Чего сразу бред-то? И почему обязательно убийство? Любите вы, обыватели, делать поспешные выводы. И потом, ты же сам показал, что старик перед смертью говорил, у него вышел какой-то «ляпсус». А когда эдак-то выражаются? Опростоволосился человек, ошибся — вот тебе и «ляпсус».
— И в чем ты видишь тут ляпсус? — нахмурился Костромиров.
— Предварительная экспертиза показала, что в бутылочке и в стакане, обнаруженных в квартире погибшего, находилась соляная кислота. Возможно, твой знакомый, по старческой, так сказать, рассеянности, хватанул ее вместо какого-нибудь лекарства, валокордина того же, к примеру; бутылочки-то похожи… Между прочим, у него весь холодильник забит похожими склянками.
— Во-первых, Руслан Соломонович, насколько я знаю, не страдал рассеянным склерозом; конечно, ему уж под восемьдесят было, но он продолжал преподавать — читал лекции, семинары даже вел. А значит, был в здравом уме и твердой памяти. Во-вторых, с какой стати он стал бы держать в холодильнике соляную кислоту? Да еще вместе с лекарствами? Ерунда, реникса!
— Ты, главное, не волнуйся, — увещевательным тоном произнес Вадим Вадимович, — разберемся. На то мы, ядрен-матрен, и органы следствия. Но и ты тоже пойми местную прокуратуру — кому охота возбудить дело, а потом самим же прекращать за отсутствием события преступления? Руководство за такое по головке не погладит. Короче, сначала надо разобраться… Да и лишний «висяк» никому не нужен.
— Вот с этого бы и начинал, — хмыкнул ученый.
— Говорю тебе, не волнуйся. Раз ты так по этому поводу переживаешь, обещаю, что возьму это дело на контроль и прослежу, чтобы оно не было спущено на тормозах. Добро?
— Вот это уже другой разговор, — кивнул Горислав. — На тебя я вполне могу положиться.
— Ну и слава богу… Лучше расскажи, что за человек был покойный? И вообще, как вы с ним пересеклись? Он — юрист, ты же — историк-востоковед. Дисциплины, на мой взгляд, никак не связанные…
— Это не совсем так, но в целом ты прав — я познакомился с доктором Щербинским на другой почве. Дело в том, что Руслан Соломонович, как и я, был библиофилом; я бы назвал его даже скорее библиоманом, потому как очень уж был азартен… Так вот, чтобы иметь материальную возможность к удовлетворению этой своей страсти, он частенько занимался коммерцией. Даже, насколько мне известно, играл на бирже. Однако по этой же причине терпел порою финансовое фиаско. И вот тогда обращался ко мне.
— Денег, что ли, занять?
— Нет, чтобы через мое посредничество реализовать какую-нибудь антикварную книгу, или несколько, и тем самым залатать возникшую материальную прореху. Еще я сильно подозреваю, что он вынужден был периодически помогать своему внуку. Ходили слухи, что внук его был заядлым игроком, со всеми вытекающими последствиями. Впрочем, это всего лишь слухи, не более, достоверной информации у меня на сей счет нет. Иной раз я и сам приобретал у него кое-какие раритетные издания. Почему нет? Например… впрочем, это тебе малоинтересно, да и к делу не относится.
— Поня-ятно, — задумчиво протянул следователь. — Все это дает нам целую толпу подозреваемых: игрок-внук, которому дедушка мог и отказать в очередной порции тугриков, партнеры по коммерции, потерявшие, например, по вине покойного свои кровные, или неудовлетворенные кредиторы…
— Внука можно вычеркнуть.
— Это почему же?
— Он умер года два назад.
— При каких обстоятельствах?
— Витаминов перекушал, как в таких случаях выражается наш общий приятель Пасюк. Личностью, как мне говорили, тот был никчемушной… Вот черт! — вдруг хлопнул себя по лбу Костромиров. — Совсем из головы вылетело: сегодня же должны были показывать телепередачу с участием Щербинского, по пятому каналу. Включай скорей ящик! Хотя, наверное, уже пропустили…
Когда Хватко включил телевизор, передача действительно подходила к концу: Руслан Соломонович явно завершал свое выступление, а ведущий уже натянул на физиономию дежурную улыбку, перед тем как сказать заготовленные слова благодарности гостю. Гориславу странно было видеть доктора наук живым и
