— Это мы с тобой так думаем, — сказал папа, — а интересно, что она думает. Или, может, вообще все это чепуха и разговора не стоит, а, Галка?
Папа говорил спокойно и дружелюбно, как всегда. А Галке было не по себе. Не то, чтобы она чувствовала себя глупой, но умной тоже не чувствовала.
— Ну ладно, — сказал папа, — что было, то прошло.
— Но она отказывается делать уроки! — воскликнула мама.
— А это почему? — спросил папа. — Не хочешь нас слушаться — не слушайся, пожалуйста...
— Что ты говоришь! — мама от волнения даже привстала.
— А что, — сказал папа. — Даже интересно посмотреть, что из этого получится. Только не понимаю, при чем тут уроки. Уроки ведь от нас не зависят, они сами по себе, а, Галка?
Самое неприятное для Галки было в том, что папа не удивлялся. Он даже как будто соглашался с тем, что Галка может поступать, как ей вздумается. Только он хотел понять — зачем? И на этот вопрос нужно либо ответить, либо просто признаться, что все это глупость. Но признаваться в своих глупостях не так-то легко. Пожалуй, даже трудно. А иногда и вовсе невозможно.
— А мы так договорились, — сказала Галка. — И я не хочу быть обманщицей. Это нечестно.
— Вы договорились не делать уроки, никого не слушать и вообще вести себя так, как вам хочется? — спросил папа.
— Да.
— А с кем, если не секрет, ты договорилась?
— С Барышевым и Карасиком.
— Ну, тогда понятно, — сказал папа. — Если договорились — ничего не поделаешь. А как у них, получается?
Папа говорил серьезно. Так серьезно, как говорят люди, когда они изо всех сил сдерживаются, чтобы не рассмеяться. Галке это не нравилось. Выходило, будто они со Славиком и Юркой затеяли такую чепуху, на которую и сердиться не стоило. Если бы не мама, то Галке было бы совсем худо. Но мама вела себя так, как надо. Она вздыхала, покачивала головой, и в глазах ее было недоумение и даже страх.
— У них получается, и у меня получается, — сказала Галка.
— Но зачем вам это нужно? — не выдержала мама.
— А ты знаешь, это не всегда легко объяснить, — сказал папа, и в голосе его звучало сочувствие к нелегкой Галкиной доле. — Мы спрашиваем ее одну, а ей, оказывается, приходится отвечать за троих. Когда уговариваются трое, да еще на такое серьезное дело, да еще у них получается, — тут и отступать как-то неловко. Верно, Галка?
Галка промолчала. Не хватало еще поддакивать, если над тобой посмеиваются. Может быть, правда, и не посмеиваются, но уж лучше думать, что так оно и есть. Ведь по лицу папы угадать ничего невозможно. Но лучше думать про худшее. Тогда и жить легче. Тогда и вина меньше, а может быть, и нет ее вовсе.
— Мы вот тоже уговорились, — продолжал папа, — весь экипаж — задание выполнять только на отлично. Пока получается. А если хоть один раз выйдет не отлично, а просто хорошо — ведь смеяться будут. Скажут: «Обещание берете, а не выполняете». Тут уж волей-неволей — тяни на отлично.
— Не смешивай понятия, — строго сказала мама. — Вы уговариваетесь на хорошее дело...
— А они на плохое, — возразил папа. — Над нами будут смеяться, если у нас хуже получится, а над ними, если — лучше.
При этих словах папа подмигнул маме левым, ближним к ней глазом. Но глаз этот был ближним и к Галке. Она заметила отцовские фокусы. А мама заметила, что Галка заметила, и сказала неумолимым и обиженным голосом:
— Я не вижу здесь повода для шуток.
— Я не шучу, — ответил папа. — Я просто уважаю чужие уговоры. А теперь я хотел бы пообедать.
Мама поднялась с обиженным видом. Она выпрямилась и зашагала к двери, неприступная, словно солдат на параде.
Из кухни послышалось звяканье посуды.
Папа снял свой форменный китель, повесил его в шкаф. Пока он пристраивал китель на плечики, Галка осторожно переступила с ноги на ногу. Пол скрипнул, и лицо Галки стало виноватым, словно она сделала что-то недозволенное.
— А все же, что произошло с часами? — спросил папа, не оборачиваясь.
— Сварила, — ответила Галка быстро — она ждала этого вопроса.
Как всегда, папе не потребовалось ничего объяснять. Он все понял сразу.
— Вкрутую? — спросил он серьезно.
— Хотела всмятку.
— Понятно, — сказал папа. — А потом решила: семь бед — один ответ? Так?
— А что?
— А ничего, — сказал папа. — Только мама, по-моему, очень расстроена.
— И я тоже расстроена.
— Еще бы, — согласился папа. — Но ведь мама-то совсем ни при чем. Стоит ли ее наказывать?
Галка вздохнула, но решила промолчать. Отступать вот так, сразу, ей не хотелось.
— Еда на столе, — донеслось из кухни.
— Ты обедала? — спросил папа.
— Обедала.
— Может, еще раз, за компанию?
— Я обедала, — повторила Галка, злясь на себя за то, что ей хочется быть суровой.
Папа вышел из комнаты.
Некоторое время из кухни доносились только «обеденные» звуки: то ложка звякнет о тарелку, то кастрюля грохнет о плиту. Но вот послышался приглушенный мамин голос. Она говорила быстро и длинно. Папа отвечал спокойно и коротко, но слов разобрать было невозможно.
Галка прокралась в коридор.
— Я тебя не понимаю, — услышала она мамин голос. — Ты ведешь себя так, словно это не твой ребенок.
— А как я должен себя вести? — спросил папа.
— Нужно что-нибудь с ней сделать.
— Что?
— Не знаю, но меня очень волнует ее теперешнее поведение. Конечно, если тебе безразлично...
— Мне не безразлично. Просто я не вижу повода для паники. Эта забава быстро ей надоест. Главное, чтобы она сама убедилась, что это бессмысленно.
— А я вижу повод для паники, — сказала мама. — Ты посмотри, как она изменилась. У нее почти не осталось подруг. Все время носится с мальчишками. Я не удивлюсь, если узнаю, что она гоняет с ними футбольный мяч.
— Чем же тебе не нравятся мальчишки?
— Не знаю, — сказала мама. — Но я знаю, что она моя дочь. Она девочка, а не мальчишка. Она должна следить за собой, а не приходить домой с изодранными коленками. Должна она, в конце концов, быть в какой-то мере женственной?
«Ого!» — подумала Галка. Мамины слова о женственности чрезвычайно ее заинтересовали. Галка продвинулась поближе к кухне, но в это время мама встала и закрыла дверь.
«На самом интересном месте», — отметила про себя Галка и принялась размышлять о том, женственная она или нет. Решить это оказалось не так просто.
Галка вернулась в комнату и встала перед зеркалом. Там отразилась длинноногая девчонка в школьном коричневом платье. На ногах этой девчонки были чулки, и никаких царапин на коленках не было видно. «Кажется, женственная», — подумала Галка.
Она раскинула руки в стороны и повернулась на одной ноге, словно балерина. Она улыбнулась своему отражению и увидела синие от чернил зубы. «Неужели не женственная?» Галка крутнулась еще раз.
