— Пора и тебе ложиться, — сказала Ефросинья Дмитриевна, собираясь уходить.
— Только здесь и поспать, — согласилась Анна Максимовна. — Дома бы не дали. Закричит — все равно я вставай. Кричит он у нее что-то много. Руки, что ли, у нее какие-то не материнские…
— Молодая еще.
— Не в том дело. Меня-то ведь тоже этому не в школе учили. Сама научилась. Некогда ей. Утром убегает — кусок изо рта торчит. Вечером прибежит — за чертежи садится. А муж все летает…
— Сам-то помогает хоть малость?
— Сам-то? Да он не отказывается. А и от него толку немного. В последнее время еще и чудить стал.
— Это как же? — Ефросинья Дмитриевна замерла. В этот момент она была похожа на одно большое ухо.
— Как будто характером изменился. Раньше у него легкий был характер, а теперь нервный какой-то ходит, озабоченный. Продукты из дома зачем-то унес. Ну, унес, и бог с ним. Но ведь и сказать можно: взял, мол, для того-то и того-то. А он не говорит… Мне бы и ни к чему, да тут как раз Клавдия из овощного сказала: говорит, интересовался, чем ребенка кормить.
— Внука, что ли?
— В том-то и загвоздка, что не внука. Андрюшка от него не берет, капризничает. Я подумала было: какой-то другой ребенок у него есть… А потом рукой махнула. В его-то годы…
Перед глазами Ефросиньи Дмитриевны снова возник светящийся силуэт, окаймленный синенькими иголочками. Силуэт — теперь это стало ясно — напоминал мальчишескую фигуру. Подвал был заперт на замок. Хозяином подвала был Алексей Палыч.
Ефросинью Дмитриевну так и подмывало — взять и все выложить Анне Максимовне. Та, конечно, сразу помчится в подвал… А вдруг там уже нет ничего? Жена с мужем всегда помирятся, а вот ей напраслины не простят. Тогда — конец задушевным беседам.
— Не думай ты, Анюта, ни об чем таком, — сказала Ефросинья Дмитриевна. — Он по вечерам в подвале своем пропадает. С ним — Куликов Борька. Мастерят чего-то… Но, если хочешь, я разузнаю…
— Не надо, — вздохнула Анна Максимовна, — не мешайся ты в это дело. Это дело семейное.
— Ну, ну, — согласилась Ефросинья Дмитриевна. — Я и говорю… Ты отдыхай, я пойду.
Ефросинья Дмитриевна ушла. Но сосуд был уже переполнен. То, что наполняло его, должно было пролиться. И пролилось. На другой же день.
На другое утро пошел второй день лагерной жизни Бориса и Феликса. В это утро Ефросинья Дмитриевна привела в парикмахерскую своего племянника.
— Ты, Август Яныч, стриги, не жалей — лето теперь, — сказала Ефросинья Дмитриевна. — Но челочку нам оставь.
— Будет челочка, — пообещал Август Янович, проводя электрической машинкой по затылку. — Не щекотно, молодой человек?
— Не-а, — ответил молодой человек, — зуждит только сильно.
Ефросинья Дмитриевна присела на свободное соседнее кресло.
— С него, как с худой овцы, шерсти на копейку, — сказала Ефросинья Дмитриевна. — А вот баловства на руль.
— Ничего, шерсть отрастет. У молодого человека волос хороший, мягкий. Такой волос обрабатывать легко. А бывает, знаете, волос ломкий, сухой. Проведешь, к примеру, расческой, а из него током бьет.
— Это как же током? — удивилась Ефросинья Дмитриевна.
— Искры такие голубенькие.
— Голубенькие, как иголочки?
— Совершенно справедливо, — подтвердил парикмахер. — Именно — как иголочки. Из этого я могу сделать вывод, что вы, Ефросинья Дмитриевна, тоже имеете дело с электричеством. И даже догадываюсь — откуда. Не советую вам носит всякие капроны-нейлоны. Они буквально пропитаны электричеством. Я вам скажу больше: вы лично носите синтетику. Так я говорю?
Но Ефросинья Дмитриевна уже не слушала парикмахера. В мыслях ее мерцали голубенькие иголочки.
— Август Яныч, — спросила она, — ты Алексея Палыча знаешь, учителя?
— Как самого себя, — ответил парикмахер. — Волос у него богатый, с таким волосом можно жить. Иметь в таком возрасте такой волос — редкость по теперешним временам. Скажу больше…
— Погоди, погоди… Ты меня не сбивай. Скажи — ты был на днях у нас в школе? Не запирали тебя в подвале? Не стриг ты там кого?
Вопросы, конечно, странные, но странности человеческие как раз и были второй профессией Августа Яновича.
— Я вам скажу больше, — ответил тот, — я не сомневаюсь, что у вас в подвале кого-то стригут. Но я там не был. Тем более меня не запирали. А в чем дело?
Ефросинья Дмитриевна не могла более сдерживаться. Август Янович всегда вызывал у нее доверие. И не у нее одной. Парикмахер, если он хороший парикмахер, должен не только уметь стричь, но и уметь слушать. Август Янович был хорошим парикмахером. Ефросинья Дмитриевна рассказала ему о том, что увидела в темном подвале, и о том, что узнала вчера в больнице.
— Забирайте вашего молодого человека, — сказал Август Янович, выслушав все до конца. — С вас пятнадцать копеек.
— А больше ты ничего не скажешь?
— А что тут можно сказать? — равнодушно ответил парикмахер. — Первое вам просто показалось. Скажу больше: вы в тот день сильно устали. Что касается продуктов и сведений уважаемой Клавдии Петровны, то, с одной стороны, это не мое дело, а с другой стороны, Клавдия Петровна иногда может преувеличить.
— Трепло она, Клавка, это ты верно сказал, — согласилась Ефросинья Дмитриевна. — А уж устаю — наутро ноги не ходят. Одна на всю школу. Значит, говоришь, почудилось?
— Абсолютно. Как говорится, преступление, которое не состоялось.
— Ну и ладно, — вздохнула Ефросинья Дмитриевна, почуяв вдруг облегчение. Одной заботой у нее стало меньше.
Август Янович с удовольствием принял эту заботу на себя. Он чувствовал, что наклевывается приятная работенка.
Август Янович взял чистый кассовый лист и на обратной его стороне нарисовал четыре кружочка. В большом кружке он поместил буквы «А.П.», в остальных трех написал по очереди: «пр. пр.» (пропажа продуктов), «п. в п.?» (посторонний в подвале?) и «Б.К. - с.?» (Борис Куликов — соучастник?). Затем три малых кружка были соединены линиями с большим. Для начала получилось неплохо: сразу три линии протянулись к Алексею Палычу. Главная персона как будто вырисовывалась.
Подумав, парикмахер кружочек «пр. пр.» соединил пунктирной линией с кружочком «п. в п.?». Теперь «п. в п.?», хоть и под вопросом, соединялся с остальными уже двумя линиями. Нутром закоренелого сыщика Август Янович чувствовал, что все дело в этом «п. в п.?». Если его нет, то нет и загадки. Но начинать с абсолютно неизвестной величины было бессмысленно. Не было ни книги, ни последней главы. Главу эту нужно еще создать.
Логика подсказывала, что начинать нужно с Алексея Палыча.
Вообще говоря, парикмахер не особенно торопился. Время у него имелось. Но в тот день время двигалось ему навстречу.
Часа через два после ухода Ефросиньи Дмитриевны в парикмахерскую зашла учительница английского языка. В любой другой день Август Янович сделал бы ей прическу и отпустил с миром. Но с сегодняшнего дня все связанное с Алексеем Палычем стало особенно важным для парикмахера.
— Елена Сергеевна, — любезно сказал Август Янович, — для вас, как для старой клиентки, я сделаю все возможное. Скажу больше: и невозможное тоже.
Учительница погрозила ему пальцем.
— Вы хотите сказать, Август Янович, не для старой, а для давнишней клиентки.
— Мадам, — развел парикмахер руками, — не вам бы об этом говорить. Если я сделаю вас на
