— Когда мы с ним гуляли, он говорил: чем крепче ты держишь мою руку, тем лучше я пишу. Я хваталась изо всех сил. Поэтому в том, что его книжки такие замечательные, есть и моя заслуга. Один раз мы гуляли с дедом и Тамарой — это моя кузина — по Женеве. Папочка лечился от туберкулеза в одном из санаториев. Он показал на альпийскую вершину и сказал: «Дарю Тамарочке. А вот это озеро дарю Белочке». Мы так были счастливы! Ведь он подарил нам не только сказочные швейцарские виды. Он подарил нам любовь и смех. Не только нам — всему человечеству. Он любил простых людей. И настаивал, чтобы люди смеялись, просто так, так сказать, в кредит, в ожидании шутки, которой пока нет. Он опередил свое время, утверждая: смех продлевает жизнь. Сегодня медицина признала оздоравливающую функцию смеха. Журналист Норман Казинс написал замечательную книжку, как смехотерапия излечила его от тяжелой болезни.
— Каждое утро мне звонит мой младший брат Шервин и рассказывает какой-нибудь анекдот. Где он только их откапывает? Шервину 91 год. По профессии он врач, а на пенсии стал писать песни, кстати, очень неплохие.
— Трое заходят в бар. Француз говорит: «Я устал и умираю от жажды. Я должен выпить вина». Немец: «Я устал и умираю от жажды. Я должен выпить пива». Еврей: «Я устал и умираю от жажды. Я, должно быть, страдаю от диабета» (В английском во всех трех случаях глагольная форма одинакова — I must have wine, beer, diabetes. — «Итоги».)
— Из классиков оцень ценю Чехова, его очень любил и Шолом-Алейхем. В один из приездов в Москву меня познакомили с Аркадием Райкиным. Вот кто умел смешить. И вообще русские умеют смеяться над собой.
— Человек обедает в ресторане и говорит официанту: «Ваше лицо мне знакомо. Мы вместе учились в институте?» — «Нет». — «Мы вместе служили в армии?» — «Нет». — «А-а-а, понял, это вы подавали мне сегодня закуску?» И еще такой, про выпивку. Человек приходит в бар каждый день в определенное время и заказывает две рюмки водки. Выпивает и уходит. В какой-то раз официант не вытерпел и спрашивает: «Почему вы заказываете не двойную порцию, а именно две рюмки». «Потому что, — говорит тот, — на Камчатке у меня есть друг. И мы с ним договорились каждый день в определенное время выпивать по две рюмки водки — одну за себя, вторую за друга». И так продолжается месяц. Вдруг человек заказывает не две, а одну рюмку. Официант спрашивает: «Ваш друг умер?» «Нет, — отвечает тот, — с другом все нормально. Это я бросил пить».
— В России общалась с Анатолием Рыбаковым. В Америке познакомилась с Вознесенским, Евтушенко и Ахмадулиной. Жаль, что меня не познакомили с Бродским, я его очень люблю. Как и Набокова. Его я боготворю. Набоков — мой кумир. Все, что он написал, у меня есть. Один раз, еще молодой учительницей, я написала ему личное письмо с признанием в любви. И получила строгий ответ от его жены Веры. Мол, мой муж очень занят, у него нет времени отвечать на письма.
— Встаю рано, в 7—8 утра, ложусь поздно, между 1 и 2 часами ночи. Я ленива, с трудом заставляю себя что-либо делать. Люблю читать.
— Ничего подобного. Ем что придется. Люблю джанк-фуд — гамбургеры, пиццу. Вы не поверите, но у меня все зубы свои, природные (широко улыбается, показывая зубы). Мне никогда их не удаляли, только в подростковом возрасте выдрали зуб мудрости. Кариес лечу время от времени. Дантист каждый раз изумляется, я одна такая у него. Готовить не умею — в этом виню маму, не научила. Раньше готовил муж, но в последние годы перестал. Он очень сдал, только с ходунками может передвигаться.
— Зовут его Сидней Глак. Он сейчас на работе. Сидней еще молод — ему всего 95 лет. Он из категории мужчин, которые предпочитают женщин постарше (смеется). Ездит на работу каждый день. Трудоголик, ренессансный человек. У него несколько профессий, они же увлечения. Президент Фонда Шолом-Алейхема. Собирает и организует пожертвования в фонд. Изобретатель, у него несколько патентов. Дизайнер текстиля. Эксперт по Китаю и Тихоокеанскому региону, выступает и пишет по проблемам сегодняшнего Дальнего Востока. Много раз был в Китае. А еще он преподает марксизм.
— Он строго придерживается того, что написал Маркс. И не то, что себе вообразили большевики.
— Шолом-Алейхем умер, когда мне было пять лет. И оставил любимой Белочке шикарное приданое: все