— Живой. Я же сказал: исключительно.
— Везло.
— Им везло. Тоже все живы оставались. Видал бы ты, как они пытались меня «объезжать» перед моим коронным броском!.. Айда вслед за машинами. Надо всё разнюхать. Я ничего здесь толком понять не могу. А ты?
— И я, — кивнул Пальчик.
— Не люблю зазнаек, — похвалил его Гав. — Честность украшает человека.
— А собаку?
— Вдвойне.
— Почему?
— Заладил — почему да почему, — Гав привычно почесал затылок задней ногой, посмотрел на неё. — Потому что у нас ног больше!
— Ну ты нахал.
— Что, съел? Как говорила буфетчица Оля, пряча сыр в холодильник.
Они шли за живой лавровой изгородью, даже не нагибаясь — не тот рост, — и поглядывали в её просветы: где же там машины?..
Ага, вот они. Автомобили стояли возле внушительного трёхэтажного здания с белой колоннадой. Сбоку виднелась облезлая узорчатая церквушка, на её железной двери было крупно написано мелом: «склад». За машинами о чём-то разговаривали два пожилых худющих человека в строгих костюмах. Один курил трубку.
По-прежнему скрываясь за кустами лавра, Пальчик и Гав подобрались поближе.
— Курить — здоровью вредить, — укорил собеседника некурящий, поблёскивая очками.
— Ничего не могу поделать. Злостный курильщик. Как бросаю, так сразу набираю вес.
— Займитесь спортом, — посоветовал очкастый. — Спорт — залог здоровья. Вот я каждую неделю пробегаю шесть километров.
— То есть примерно по 857,14 метра в день? — мгновенно высчитал человек с трубкой. — С этого не похудеешь. Уж признайтесь по-дружески, что у вас язва желудка.
Очкастый обиженно засопел.
— Не сердитесь. Болезнь — наше нормальное состояние, — сказал курильщик. — Ну так что будем делать с этой церковью? — очевидно, вернулся он к прерванному разговору. — Сносить?
— Боже мой, ну не всё ли равно! — пожал плечами очкастый, глядя на церквушку.
— Нет, не всё. Вот это ваше невольное «Боже мой» — лишний довод в пользу сноса. Поскольку даже такая развалюха вызывает подобные слова — и у кого! — её просто необходимо… — Он рубанул рукой.
— Но в ней известные мозаики. Что скажут учёные?
— Что захотим, то и скажут. Когда в стране изобилие, на многое закрывают глаза. Лишь бы брюхо было набито. Впрочем, она и правда красива — он ткнул в сторону церкви своей чадящей трубкой, — даже в таком виде. Значит, она тем более опасна, раз наводит на ненужные мысли. Самыми главными всегда и во всём должны быть только наши с вами заповеди, коллега, а не Божьи.
— Выходит, мы своего рода слуги дьявола? — пошутил очкастый.
— Боже мой, ну не всё ли равно! — отпарировал человек с трубкой его же словами. — Мы же с вами научно знаем, что ничего сверхъестественного не было, нет и не будет. Как не бывает, к примеру, говорящих собак.
— Как это не бывает!!! — вскипел Гав, высовывая к ним лохматую голову из кустов.
Те остолбенели. Один уронил трубку, у другого упали очки. Пальчик тут же втащил пса за хвост обратно, и они помчались прочь. Жаль, Гав никогда не узнал, что произошло дальше, иначе бы он вконец зазнался. Когда к начальникам вернулся дар речи, очкастый, заикаясь, сказал:
— С-сносить не б-будем.
Не глядя друг на друга, они молча сели в машины и разъехались в разные стороны.
СТРАЖ ПОРЯДКА
Заметим, что Пальчика не волновало то, когда он вернётся домой. После своих приключений на «шестом» и на «седьмом» этажах, он убедился, что время у нас и «у них» течёт по-разному. И если здесь, на «восьмом этаже», прошло уже полдня, то дома, возможно, всего лишь секунды минули.
Хотя в огромном парке было и нетрудно затеряться, они теперь натыкались то на садовников, то на подметальщиц, то на водопроводчиков. Очевидно, у них раньше был обеденный перерыв, а «мёртвый час» им не полагался. Между прочим, жирными они тоже не были, как и те начальники. Каждый раз путешественники слышали за спиной тихое:
«Иностранец!» Наверняка это относилось только к Пальчику, а Гав, так сказать, находился при нём.
— А отчего тот первый, помнишь, с лыжными палками, сказал: иностранцы, а не иностранец? Значит, и про меня? — раздосадованно спросил пёс.
— По-моему, он сказал вообще. Мол, иностранцы мешают, — попытался разъяснить Пальчик.
— А, по-моему, он просто умнее других.
— Знаешь, ты бы побольше помалкивал. Вдруг тебя ищут!
— А тебя?
— Я же не говорящая собака. Гав промолчал.
— Высунулся — тоже мне! Гав опять не ответил.
— Ты чего в рот воды набрал? — удивился Пальчик.
— Сам же сказал — молчать, — возмутился Гав. — Нету у меня воды, нету! На, загляни! — широко раскрыл он пасть. — Что, убедился?
— Это выражение… — начал было Пальчик и осёкся. Но поздно.
— Прошу не выражаться, — строго сказал пёс.
— Да пойми же ты наконец! Так только говорится. Тут-то им впервые и встретился парковый стражник. Вероятно, он наблюдал за ними ещё издали.
— Иностранец? — вырос он из-за многократно скрученного, как бельё при выжимании, дерева. И поправил форменную фуражку с надписью «Граница на замке».
Пальчик кивнул и почему-то ответил на ломаном языке:
— Я есть один иностранец.
— Твой? — указал страж телескопической резиновой дубинкой на пса.
— Мой. — И Пальчик добавил для пущей убедительности: — Мой он есть.
— Ты, кажется, что-то ему говорил?
— Я ему говорить: не ходить по газон.
— Гм. И он это понимает?
Гав раскрыл было пасть, но Пальчик с лязгом захлопнул её так, что тот прикусил язык, заскулив от боли.
— Понимает.
— В таком случае, почему так долго ты ему это объяснял?
— Слабо понимает. Долго объяснить, быстро понимать.
— Глуп? — ухмыльнулся страж.
— Исключительно, — ввернул Пальчик словечко Гава. Пёс укоризненно покосился на него.
— Где поводок? — сказал страж.
— Вот, — Пальчик быстро выдернул ремень из брюк и застегнул его на шее пса. Повторилось почти то же самое, что и на «шестом этаже».
— Порядок, — поднял палец страж. — Документы?
— Я есть маленький, — отчеканил Пальчик. — Документы имеет быть папа. Мы остановились в дом, где много колонн стоит вверх. Там, — показал он рукой.
