В классе неуверенно захихикали, озираясь то на Кольку, то на учителя.
— А где футляр? — невинным голосом спросил Ракитин.
Артистичен Колька, но уж больно беспощаден. Петр Петрович, побледнев, бросился к ученику. А тот, будто ожидая того, легко перескочил на другой ряд парт.
— Выйди, я сказал! — визгливо пронеслось уже на заднем ряду. Кольке не хотелось выходить. Но куда деваться. Он уже прыгал по пустым партам вдоль стены к раскрытому окну около учительского стола.
— Догоню, по стене размажу! — неслось ему вслед.
Последняя фраза учителя явно была преувеличением физических его возможностей. Однако преследуемый решил избежать лобового столкновения.
— Пока! — приложив ладошку к виску, спокойно произнес Колька и выпрыгнул в палисадник.
Как ни странно, учитель английского, подойдя к столу, довольно спокойно продолжил урок. Большинство же из нас сидело, опустив головы. Переживали за Петра Петровича. Но и за Кольку тоже!
В тот день случился еще один 'выгон', как мы называли укоренившуюся манеру учителей выпроваживать из класса провинившихся.
Учебный наш день заканчивался географией. Ох, уж эта география!
Когда учительница географии Елизавета Кирилловна входила в класс, мне казалось, что являлась сама скука. Учительница была почти всегда в светло-коричневом строгом костюме. В белой блузке с большим отложным воротником. Глаза и волосы темные. Лицо бледное, малоподвижное. Даже не бледное лицо, а белое, без оттенков. И все непременно строгое: прическа, голос, взгляд.
И такая фамилия: Бескровная…
Мы уже начинали догадываться, почему она такая. 'Она, наверное, в чем-то несчастна, — думали мы, — ей где-то в чем-то очень важном для человека не повезло'. Но мы не знали, в чем. Учительница была приезжая. Жила на квартире.
'Она отрабатывает положенный ей срок, — так понимали мы, — никак не дождется своего дня. А отработает — и исчезнет. Что ей такой здесь делать? Еще молодая, а у нас инвалиды кругом да старики… Мы ей в тягость, надоели, как горькая редька. И местные учителя, которые держат коров, овец. У них грубые руки и усталые лица. Они ей со своей жизнью неинтересны. Мы для нее как папуасы'.
Может, она нам казалась скучной от того еще, что было с кем ее сравнивать.
То ли дело учитель географии в восьмом классе Борис Григорьевич Курганов! Он давно — живая легенда в школе.
Он, как слон, добродушный и гороподобный, заслоняет всех, кто рядом. Выходит из учительской, и все преображается в коридоре. Пока он идет до нужного ему класса, успевает кого-то остановить и потрепать за чуб, кому-то погрозить пальцем.
А знаменитая его привычка: брать двумя пальцами за ухо! При этом он обязательно приговаривал что- то вроде:
— Что же ты, голубчик, ногти не постриг? Я тебе второй раз замечание делаю. Кумекаешь?
Он делал строгое лицо и пыхтел при этом. Казалось, вот-вот рассердится так, что мало не покажется
А порой он ловил ухо провинившегося бедолаги всеми пятью пальцами, горстью, в которой могла запросто поместиться голова любого самого крутолобого нашего отличника. Не забывал он в такие моменты слегка покручивать ухо туда-сюда, для острастки.
Были у него и свои любимчики, которым он крутил ухо чаще остальных. Те, кто попадал под внимание Курганова, даже как бы гордились таким расположением учителя географии. У многих ребят в школе отцы не вернулись с войны. Не хватало мальчишкам мужского общения, потому и отзывчивы были на внимание взрослых.
Ребята из восьмого класса рассказывали нам, что учитель географии не требовал никогда на уроке тишины. Громко сам кашлял, сморкался в большущий платок. Шуму больше было от него. Тишина устанавливалась как бы сама по себе, когда ей это надо было.
Когда же это случалось с задержкой, он мог искренне удивиться. Сказать что-нибудь такое:
— Что-то вы сегодня расшумелись у меня! Как индейцы у костра! А ты вот, вождь краснокожих, — он направлял свой огромный полусогнутый указательный палец на кого-нибудь из особо резвых, — угомонись, пятки обжечь можешь… Зря я тебе на прошлом уроке пятерку с плюсом поставил, под настроение попал…
Все замолкали, ждали, что учитель скажет дальше.
Нет, учитель географии в восьмом классе намного интереснее, чем у нас, в седьмом!
…Первым в тот день отвечать урок Елизавета Кирилловна подняла Женьку Карпушкина. Женька урок явно не выучил. Он пробовал что-то рассказать. Но ему это не удавалось. В классе воцарилась тягучая тишина.
И тут учительница задала наводящий вопрос:
— Что влияет на развитие географической оболочки? Я вам рассказывала про Вернадского. Кто он такой? Чем занимался, особенно в войну?
Женька молчал. Потом как бы пожаловался или попробовал удивиться:
— О Вернадском? Вы давно говорили. Это. Он был… Он про насекомые организмы всякие…
— Насекомые организмы? — повторила Елизавета Кирилловна. — Это как в огороде бузина, а в Киеве — дядька.
Карпушкин, поежившись, замолчал.
— Верзила какой, — вполне искренне удивилась географичка, — а двух слов связать не может! Не стыдно?!
Может, Карпушкину и было стыдно, но все равно он не помнил, кто такой Вернадский, да и при чем он здесь.
И тут поспешил на выручку друга отчаянный голубятник, хитроватый Витька Говорухин, по-уличному — Ширя:
— Елизавета Кирилловна! — он выпрямил высоко над головой свою
длинную руку.
— Тебе чего? — спросила подозрительно учительница. Витька встал:
— Мне это, надо очень…
Раздался сдавленный смешок: 'Приспичило'.
— Не туда, куда думаете, дураки, — отреагировал, ни на кого не гля-
дя, Ширя. И, взглянув просительно прямо в лицо Елизавете Кирилловне, продолжил:
— Мне корову надо подоить. Мамка в поселок уехала. Катька с битоном ждет.
Снова раздался смешок.
Кто-то с задней парты поинтересовался:
— Чью корову-то?
— Выдумываешь, чтобы выручить дружка своего, — это раз, — строго произнесла учительница. Мельком взглянув на Карпушкина, которому наверняка уже подсказали ответ, как бы мимоходом, что было обиднее всего, наставила нерадивого:
— А ты, если думалка есть, думай! И уже Говорухину:
— А во-вторых, не битон, а бидон! Ясно? Витька нехотя сел, пробубнив:
— Меня Петр Петрович отпускал, а вы… бидон… И про Вернадского в учебнике нет.
Похоже, ему действительно надо было идти в стадо на дойку. Вспомнив про Карпушкина, учительница спросила:
— Отвечать будешь? Тот молчал.
Во мне смутно росло несогласие с происходящим. Словно кто-то толкнул меня. Негромко, но внятно я произнес:
— И чего она прицепилась? Женька — партизан еще тот! Не выдаст своих. Тем более Вернадского. Чем он занимался!
