огрубелая душа моя содрогалась.
Другим этапом дороги, ведущей к смерти, была судьба привычных пьяниц, которые как-то вдруг, как будто невзначай, протягивали ноги. Они немедленно помирали, если заболевали самыми незначительными болезнями, которые всякий иной человек легко мог бы перенести. Иногда их находили мертвыми, одиноко лежащими в постелях; иногда бывали чистые случайности вроде той, когда у Билли Келлея в пьяном виде оторвало палец во время разгрузки парохода; так же легко могло оторвать ему и голову.
Я вдумался в свое положение и понял, что привыкаю к вредному образу жизни, ведущему слишком быстро к смерти, чтобы он мог нравиться моей полной жизненных сил молодости. Для меня был лишь один способ спастись от этого опасного образа жизни: я решил обязательно уйти в море в качестве матроса. Флот охотников на тюленей зимовал в заливе Сан-Франциско, и я встречал в барах шкиперов, помощников их, охотников, рулевых и гребцов. Я познакомился с охотником Питом Хольтом, согласился поступить к нему гребцом и обязался служить на всякой шхуне, куда он сам поступит. Мне пришлось выпить с ним полдюжины стаканов вина, после чего мы закрепили наш договор.
XVI
Пятьдесят дней чудного плавания и полной трезвости привели меня в отличный вид. Алкоголь выветрился из моего организма; с первой минуты отъезда я ни разу не знал желания выпить вина; сомневаюсь, вспоминал ли я даже о нем. Конечно, на баке разговор часто вертелся вокруг выпивки; матросы рассказывали о своих более интересных или забавных кутежах, вспоминая о них с большим увлечением, чем о всех других приключениях своей разнообразной жизни.
Старшим на баке был толстый пятидесятилетний Луи. Он был прогоревший шкипер. Зеленый Змий победил его, и он оканчивал карьеру, где начал ее, то есть на баке. Его пример произвел на меня сильное впечатление; оказывается, у Зеленого Змия были разнообразные таланты: он не всегда старался убивать человека. Луи он не убил, а сделал гораздо хуже. Он отнял у него власть, службу и жизненный комфорт; он распял его самолюбие и осудил его на тяжелую жизнь простого матроса, которая должна была тянуться до тех пор, пока выдержит его прекрасное здоровье, — должно быть, очень долго!
Мы оканчивали плавание по Тихому океану, проплыли мимо вулканических вершин поросших джунглями Бонинских островов, прошли среди рифов в глубокую бухту и бросили якорь среди дюжины таких же морских цыган, как и мы сами. Запах неведомой флоры доносился с тропических берегов. Туземцы в курьезных ладьях и японцы на еще более курьезных «сам-панах» плавали по бухте и поднимались к нам на борт. Я впервые видел чужую страну и стремился поехать на берег и проверить истину всего прочитанного мною в книгах.
Виктор и Аксель, швед и норвежец, и я решили держаться вместе (мы так и сделали и в продолжение остального плавания заслужили название «трех скандалистов»).
Сговорившись относительно своих планов, мы поплыли на лодке к берегу через живые коралловые рифы и пошли к белому берегу, покрытому коралловым песком.
Виктор и Аксель заявили, что нам следует выпить перед началом нашей длинной прогулки.
Я совсем не хотел пить, но желал быть славным малым и хорошим товарищем. Даже память о Луи не удержала меня, когда я стал вливать себе крепкую и острую жидкость в горло.
После полудня Виктор уже безумствовал и хотел драться со всеми и каждым. С тех пор мне случалось видеть больных в домах умалишенных, и они ничем не отличались от Виктора, разве только что поведение его было еще безумнее.
Помню оригинальное мнение, высказанное по поводу Виктора прочими матросами, такими же пьяницами, как и он сам. Они неодобрительно качали головой, говоря:
«Такому человеку не следовало бы пить». Надо сказать, что Виктор был ловкий матрос и добрейший товарищ на баке. Он был великолепным типом идеального матроса; товарищи знали ему цену и любили его. Однако Зеленый Змий преображал его в яростного безумца. Матросы знали, что пьянство (а пьянство всегда чрезмерно) делало их безумцами, но безумие их было все же, так сказать, умеренное.
Дикое безумие было нежелательно потому, что оно портило веселье других и часто кончалось трагедией. С их точки зрения, умеренное безумие было вполне допустимо. Но с точки зрения всего человечества, допустимо ли и желательно ли безумие вообще? А есть ли на свете больший подстрекатель к безумию, чем Зеленый Змий?
Рассказаное мною может послужить образчиком остальных десяти дней, проведенных нами на Бонинских островах. Виктор оправился, присоединился к нам с Акселем, и мы стали кутить более осторожно. А все же мы ни разу не поднялись по тропинке среди лавы и цветов! Мы видали всего только город и четырехугольные бутылки.
Тот, кто обжегся огнем, обязан предупреждать других. Если бы я был благоразумным, то я гораздо больше наслаждался бы Бонинскими островами. Но дело не в том, что мы должны были бы делать, а в том, что мы делаем на самом деле. Это непререкаемый и вечный факт. Я же делал то, что делали в то же самое время миллионы людей, разбросанных по всему свету. Я был просто человеческим существом, идущим обычными путями мужчин, — таких мужчин, которыми, заметьте, я восхищался, — полнокровных, сильных, породистых, крупных мужчин, самостоятельных и не скупившихся в растрате жизненных сил.
Пути эти были широко открыты и походили на зияющий колодезь, находящийся среди двора, где играют дети. Как ни говори отважным мальчикам, начинающим неверными шагами знакомиться с жизнью, что не следует подходить к раскрытому колодцу, они все равно будут подходить к нему. Это известно всем родителям. То же самое относится и к Зеленому Змию. Все запреты всего мира не в состоянии удержать мужчин и подражающих им юношей от Зеленого Змия, если он везде доступен и всюду считается спутником мужества, отваги и великодушия.
Единственный и рациональный выход из этого положения для людей двадцатого века состоит в скорейшем закрытии этого колодца; следует оставить девятнадцатому и прочим предшествовавшим, векам их обычаи вроде сожжения ведьм, нетерпимости и разных фетишей и далеко не последнего в числе пережитков варварских веков и самого Зеленого Змия.
XVII
Мы подняли якорь под веселую песню и вышли из порта Иокогама, держа курс в Сан-Франциско. Мы на этот раз шли северным путем; нас подгонял сильный западный ветер, и мы пересекли Тихий океан в тридцать семь дней прекрасного плавания. Нам предстояло получить много заработанных денег, и в течение всех тридцати семи дней, проведенных без капли вина, мы только и делали, что строили планы, как бы нам приятнее тратить наш заработок.
Каждый из нас начинал с заявления (древнего и ходячего на баках): «Знать не хочу никаких акул меблированных домов». Затем следовало, в скобках, сожаление о количестве денег, ухлопанных в Иокогаме. Вслед за тем каждый описывал, что ему больше всего хотелось. Например, Виктор говорилч, что немедленно по приезде в Сан-Франциско он, не останавливаясь, проедет мимо набережной и Барбарского побережья и сделает объявление в газетах, гласящее, что он ищет комнату в простой рабочей семье. Он говорил: «Я буду ходить в какой-нибудь танцкласс недели на две для того, чтобы познакомиться с девушками и молодыми людьми. Тогда я попаду в среду танцующей молодежи, и они будут приглашать меня к себе домой на вечера и все такое; с меня хватит моих денег до января, а тогда я опять поеду на тюленью охоту».
Нет, он больше не собирался пить. Он знал, как все это делается, особенно с ним, — пьешь, пьешь без остановки, и деньги незаметно выходят. Он мог выбрать благодаря горькому опыту между тремя днями, проведенными у акул и гарпий Барбарского побережья и целой зимой, полной здоровых развлечений. Не подлежит сомнению, что он выберет второе.
Аксель Гундерсон, не любивший танцев и общественных развлечений, говорил: «Я хорошо заработал и могу послать деньги домой. Уж пятнадцать лет я не видал старухи матери и всей семьи. Я пошлю деньги домой к своему приезду, затем найду хороший пароход, идущий в Европу, и приеду туда с новым заработком. Таким образом, у меня будет больше денег, чем когда бы то ни было до сих пор. Я буду настоящим принцем дома! Вы понятия не имеете, до чего все дешево в Норвегии! Я буду делать всем подарки — буду тратить деньги так, как тратил бы у нас миллионер, и проживу там целый год, до тех пор, пока не придется опять идти в море».
— Вот, вот, так и я сделаю, — объявил Рыжий Джон. — Я уже три года ничего не знаю о домашних, и десять лет прошло с тех пор, как я был дома. Там все так же дешево, как и у тебя в Швеции, Аксель;мои близкие настоящие крестьяне и фермеры. Я пошлю свои деньги домой и поеду с тобою на том же пароходе
