Музей Суворова, который находится против Таврического сада, по посещаемости уступает всем известным мне музеям. В среднем в его залы приходит не более полутора человек в день. В тот день, когда я пришел туда, тихая половинка статистического человека уже удалилась, и я был в музее один.
У дверей, инкрустированных перламутром, на бархатном стуле спала старушка, похожая на графиню. Над нею висел двуглавый орел, который тоже спал обеими головами. Я потоптался перед графиней и робко кашлянул. Старушка интеллигентно вздрогнула во сне, но не проснулась. Орел же открыл один из четырех глаз, который оказался мутноватым и пьяным.
— Я насчет урока мужества, — обратился я к орлу.
Орел поцокал кривыми клювами, и графиня проснулась. Я повторил свои слова. Графиня удивленно воззрилась на меня, потом поднялась со стула, обнаружив на нем бледно-зеленую круглую потертость, и почудивленно воззрилась н
— А какой нынче год, не скажете?
— Говорят, год Дракона, — ответил я.
— Дракона… — задумчиво повторила она. — А по номеру, по номеру не припомните?
Я назвал порядковый номер года.
— От Рождества Христова? — уточнила старушка.
Я подтвердил, что да, от Рождества Христова.
Графиня возвела глаза к орлу, пошевелила губами. что-то высчитывая, а затем объявила:
— Пора в отпуск.
— Дайте мне урок мужества, а потом уходите в отпуск, — попросил я.
— Да-да, непременно! Это уж непременно! — оживилась графиня и скрылась за перламутровыми дверями.
Через минуту там послышались легкие и мягкие шаги, обе створки двери распахнулись, и передо мною предстал маленький человек в напудренном парике, в длинном камзоле и при шпаге. С первого взгляда я узнал в нем Суворова. Это несколько ошеломило меня, и я отступил на шаг.
— Добро пожаловать, милостивый государь! — быстро проговорил Суворов, глядя на меня снизу вверх абсолютно умными глазами.
От волнения я забыл, как его зовут. Помнил, что Генералиссимус, но отчество совершенно выпало. Генералиссимус Алексеевич? Генералиссимус Ильич?..
— Здравствуйте, Генералиссимус… — сказал я.
— О! — протестующе воскликнул Суворов, поднимая тонкие ладони. — Мы с вами не на плацу. Можете запросто — Александр Васильевич.
'Тезка, — почему-то подумал я. — Мы с Суворовым тезки'.
Я последовал за ним через зал, вспоминая все, что читал когда-то или слышал о Суворове. 'Переход через Альпы' — так! 'Тяжело в ученье — легко в бою' — есть! 'Плох тот солдат, который…' Дальнейшее сомнительно.
Мимо нас проскользнула графиня, нагруженная хозяйственной сумкой.
— Александр Васильевич, миленький, я в отпуск ухожу, в отпуск, может, и не свидимся больше. Вы бессмертный, вам-то что, а мне уж помирать пора, — протараторила она на ходу, на что Суворов довольно резко ответил:
— Чушь, любезная, чушь! — и добавил что-то по-французски.
Графиня разразилась французской тирадой, покраснела, сделала книксен и упорхнула.
Мы прошли еще один зал. где висели пыльные знамена. При виде их Суворов поморщился.
Распахнулась дверь, обнаруживая кабинет с бархатными креслами и резным бюро темного дерева. На бюро стоял зеленый телефонный аппарат. Суворов отстегнул шпагу, стянул парик и сложил то и другое на бюро.
— Я полагал, что опять пионеры, — объяснил он. — Пионеров мне положено встречать при шпаге. У нас хозрасчетная организация, — продолжил он, понизив голос, — так что приходится идти на мелкие ухищрения. Присаживайтесь…
Я сел в кресло. Суворов же в кресло не сел, а принялся расхаживать по кабинету в молчании. Я тоже молчал, считая всякие вопросы нелепыми.
— Вы не знаете случаем, где можно купить детские колготки? — вдруг спросил Суворов. — Понимаете, такие… шерстяные, тепленькие. На девочку пяти лет.
— А… А зачем вам?
— Ах, у меня тьма потомков в этом городе! — воскликнул Суворов. — И обо всех надо позаботиться. Как же — прапрапра… В общем, много прадедушка — Генералиссимус! Неудобно… А я с трудом ориентируюсь. Многое изменилось.
— Поручите адъютанту, — посоветовал я. Мне понравилось, что я столь находчиво вспомнил об адъютанте. Но Суворов помрачнел и взглянул на меня исподлобья.
— Мой последний адъютант, да будет вам известно, погиб при взятии Измаила. Редкого мужества был офицер, — сказал он и уселся в кресло напротив.
— Я спрошу у жены, — сказал я.
— Да-да, спросите, батенька, — снова потеплел Суворов. — Я заплачу.
Он порылся в кармане камзола и достал кожаный мешочек, туго набитый. Я подумал, что Суворов собирается отсыпать мне несколько золотых монет, но он встряхнул мешочек, размял его пальцами и высыпал на ладонь горстку бурого порошка. Он поднес ладонь к лицу и энергично втянул носом воздух. Порошок исчез с ладони. Суворов откинулся на спинку кресла, страдальчески зажмурился и оглушительно чихнул.
В кабинет вяло влетел двуглавый орел с запиской в одном из клювов. Он сел на подлокотник кресла, в котором был Генералиссимус, и протянул ему записку. Суворов прочитал ее и кинул на бюро.
— Нет, решительно никакого покою! — вскричал он, вскочил на ноги, снова нацепил парик и шпагу и выбежал прочь из кабинета. Орел обреченно полетел за ним.
Вскоре за дверью послышались детские голоса и шарканье ног по паркету. Голос Суворова сказал:
— Встаньте полукругом, девочек вперед. Тишина!
— Малахов, прекрати безобразничать! — сказал женский голос.
— Вы пришли сюда, чтобы прослушать урок мужества, — сказал Суворов. Так-с… Это похвально. Славные Отечества сыны, коих ордена и регалии покоятся на стендах, боевые знамена наши, оружие храбрых полков — все перед вами. Не было равного русскому солдату в стойкости, не было равного в терпении, не было и не будет равного по духу.
— Малахов! — вскричал тот же женский голос.
— И ты, Малахов, станешь солдатом, — продолжал Суворов, — чтобы с оружием в руках беречь Россию от врагов. Сколько тебе лет?
— Тринадцать, — послышался голос, по-видимому, Малахова.
— Я в твои годы уже командовал полком. Гренадеры! Орлы! Все как на подбор орлы… Так вот. Однажды приходит ко мне в штаб полковник Сабуров и говорит: 'Александр Васильевич, австрияки шалят!. ' Да-с.
— Александр Васильевич, у них по программе сейчас другое, — сказал женский голос. — Вы нам, пожалуйста, что-нибудь о традициях.
— Прошу в Рымникский зал, — сказал Суворов.
Шум переместился в глубь музея. Я приоткрыл дверь кабинета и выглянул. Сквозь распахнутые двери залов мне был виден Суворов перед пионерами. Он стоял, опираясь левой рукой на эфес шпаги. В правой была указка. Ею Генералиссимус водил по карте. Позади пионеров стояла высоченная женщина, скрестив руки на животе.
Я вернулся в кабинет и принялся изучать обстановку. На бюро, рядом с телефоном, лежала пачка квитанций и счетов. Среди них счет на междугородный разговор с Измаилом и квитанция химчистки. В квитанции значилось: 'Камзол зеленый, поношен., ср. загрязн.' Лежал журнал «Огонек», раскрытый на последней странице с наполовину отгаданным кроссвордом. Я осторожно потянул на себя один из ящичков бюро. В нем в полнейшем беспорядке были навалены ордена, медали, часы, радиолампы, конденсаторы и
