Владимир Высоцкий. Воспоминания

развалил весь уклад государства. Володин рассказ он слушал насмешливо (но в меру, чтобы не обидеть гостя). Обедали вчетвером, обед был чисто домашним: напоказ в нашей семье не работали, гостей «на Высоцкого» не приглашали. Володя говорил о театральных делах, очень звал отца, когда тот в очередной раз будет в Москве, на спектакль «Десять дней, которые потрясли мир». Я подивился его прозорливости: отец театралом никогда не был и в театре более всего ценил, кажется, буфет с качественным пивом. Галилей, стоящий на голове, ему бы, пожалуй, не понравился, а вот спектакль с революционными матросами и ленинскими ходоками подходил по всем показателям.

Наверное, с полчаса прошло. Отец стал расспрашивать о концерте — что там и как у нас происходило; я чувствую, держится он натянуто, что-то его тревожит... Не выражало особой радости и лицо его супруги Октябрины. (В то время она работала инструктором по образованию в ЦК КП Армении и всегда была в курсе местных событий.)

Выбрав подходящий момент, Окта вызвала меня на кухню. Вид у неё был встревоженный.

— Ты знаешь, что произошло?

И рассказала, что сегодня с ней был разговор — и весьма серьёзный — от имени Первого секретаря ЦК КП Армении Кочиняна. Антон Ервандович Кочинян (в народе его называли Антон Бриллиантович) считался человеком Брежнева, он очень долго пробыл на этом посту, прекрасно знал отца и всю нашу семью.

Выяснилось, что на концертах в клубе КГБ присутствовал какой-то чиновник из идеологического отдела ЦК, который записывал всё, что происходило на сцене. Утром он подал официальный рапорт секретарю ЦК по идеологии «либеральному» Роберту Хачатряну (а тот, в свою очередь, настучал Кочиняну) о том, что сын Саака Карповича привёз в Ереван полуподпольного Высоцкого, а режиссёр Оганесян устраивает Высоцкому официальные концерты, на которых тот поёт антисоветские песни и пьёт водку на сцене (вот так «аукнулся» Володе тот стакан с водой).

Впоследствии, вспоминая обо всём этом в Москве, Володя каждый раз особенно напирал на то, что, по версии отдела ЦК, «приехал сын Саака Карповича с контрой, — то есть, значит, не я приехал с Давидом, а он со мной...»

В общем, Окте сказали, что в КГБ на нас завели дело, сотрудники отслеживают каждый наш шаг, и вообще — положение серьёзное.

— Скажи Давиду, пусть они с Высоцким срочно уезжают из Еревана. По этому делу ничего им не будет, никуда сообщать не станут, только нужно им спокойненько уехать.

Такое вот к нам было проявлено великодушие.

А у меня была совершенно другая реакция — я полез в бутылку: кто он такой, этот Кочинян, по сравнению с Высоцким?!

— Кто будет вашего Кочиняна помнить через десять лет? А знакомством с Высоцким вы всю жизнь будете гордиться, — попомните мои слова!

Но и родственников моих тоже можно было понять: конечно, Окта волновалась за свою карьеру, за моего отца. И не без оснований. На другой день мне позвонил наш администратор:

— Давид, понимаешь, — то, что я вам обещал, я сделать не могу. Я могу заплатить вам только восемьдесят рублей, по госрасценкам.

Оказалось, что его уже успели снять с работы — только за то, что он организовал концерты Высоцкого. Надо сказать, он держался хладнокровно, — по-моему, даже немного гордился тем, что довелось ему пострадать из-за привязанности к Высоцкому. Правда, непонятно, зачем он связался с клубом КГБ, — видимо, с чувством юмора у него было всё в порядке.

(Кстати, Володя ни разу не вспомнил впоследствии о судьбе этого человека. Это не чёрствость — это входило в его понимание правил игры: такие жертвы со стороны посторонних он воспринимал как должное. Да, Высоцкий не любил человечество, он любил друзей.)

Первой реакцией Володи было:

— Давай продадим куртку.

Я глянул на него с недоумением.

Много позже отец рассказывал мне, что как-то в том самом ресторане на озере Севан он стал невольным свидетелем разговора оперативников, сидевших за соседним столиком. Они говорили о «несоветском человеке» Высоцком, о его передвижениях по Еревану; говорили, что из-за него «были скомпрометированы» уважаемые люди. Выходило, что органы фиксировали тогда каждый наш с Володей шаг, и, не будь отмашки Кочиняна, нас бы охотно водворили в подвалы местного Чека. Отец в то время абсолютно не понимал, кто такой Высоцкий, но по-человечески тепло к нему относился. И сообщал всем своим оппонентам про «колдунью», которая собиралась теперь замуж за «белогвардейца» — это действовало неотразимо на всех!

Володя был ужасно расстроен этой историей с КГБ. Именно в то время он хотел каким-то образом встретиться с Брежневым и попытаться с его помощью решить свои проблемы (кто-то обещал ему устроить встречу с дочерью Брежнева). Он не раз говорил мне: «Я должен быть совершенно чистым перед этим разговором»...

В общем, мы ещё на несколько дней остались в Ереване. Ведь нельзя же было так: нам приказали — и мы уехали. К тому же мне хотелось, чтобы Володя перед возвращением в Москву пришёл хоть в относительную норму по части здоровья. Но нам уже звонили из Москвы — волновались. Беспокоился Любимов, и Тарковский упрекал Баграта, вернувшегося в Москву: «Вы с ума сошли! Какие концерты! Разве Дэви не знает, что Володе запрещено выступать?!»

В Ереване оказалось много молодых ребят, которые занимались авторской песней. Приезд Высоцкого стал для них огромным событием. Каким-то образом они узнали, где он остановился, и раздобыли наш телефон. В один из дней нам позвонили, и незнакомый голос произнёс:

— Мы бы хотели спеть Высоцкому свои песни, чтобы он послушал и оценил их.

Володя заинтересовался и согласился на встречу. Приехали. Молодые симпатичные ребята, армяне — студенты и их подруги. Не ереванцы — снимают квартиру. Скромный стол — картошка, вино. Песни ребята писали на русском и армянском языках, но пели Володе только на русском. И общались с ним так, что видно было: он для них — мэтр.

Володю эта встреча поразила: такое — и на Кавказе! Совсем иная культура — и такое отношение к нему, чужеязычному барду!

Хочу сказать, что такой популярности в Ереване не было даже у Окуджавы. Кажется, в шестьдесят девятом он приезжал в Ереван, дал несколько концертов в Большом зале филармонии, выступал по телевидению (даже рассказывал о своей матери-армянке). Никакого ажиотажа! Несопоставимо с приездом Высоцкого.

Ещё пример. Заходим утром в соседнее кафе поесть (обычный завтрак Высоцкого в Ереване: острые армянские (или арабские?) лепёшки «лакмаджу» с шампанским). Подходит мальчик-поварёнок:

— Это кто с вами? Высоцкий?

- Да.

— Можно, я к вам подсяду?

Оказалось, что он немного играет на гитаре и для него огромное событие — видеть живого Высоцкого. Володя был поражён:

— Откуда у вас такое?! Поварёнок — и столько моих песен знает!

Мальчик тут же добровольно стал его оруженосцем — сопровождал нас повсюду и проявлял невероятную преданность. В благодарность Володя показал ему несколько аккордов на гитаре и даже, что бывало очень редко, дал свой московский телефон, заметив при этом:

— Больно хороший малый.

Правда, поварёнок тогда же тихонько сказал мне, что звонить не будет: не осмелится... и добавил: «Я же понимаю, что в Москве он будет не такой».

Володя, отмечу кстати, трудно шёл на новые знакомства. Могу утверждать, что зачастую он себя от них удерживал. Вот его подлинные слова:

— Ты знаешь, мне иногда такие интересные письма приходят, так и подмывает ответить, но не могу — завязну в переписке. Или всем отвечать, или никому.

Дня через два после концерта Алла пригласила нас в гости к своим поклонникам, студентам и