возвестил ей, что она действительно совершенно необыкновенна, что ожидаемые самопророчества о мировой славе сбываются, сужая вокруг нее круги мировых знаменитостей.
Сын алкоголика и внук сифилитика, самозабвенно пьющий джентльмен по фамилии — ну как иначе — Черчилль орет под окном Анны Ахматовой, вызывая переводчика, чиновника британского посольства Исайю Берлина, — для пристройства в холодильник контрабандной икры. Нищий мальчишка Моди прославливается на весь мир, не побеждая в войнах. Вошедшая в половозрелый возраст дочь участника Ялтинской конференции Иосифа Сталина читает стихи Ахматовой про хлыстик и перчатки. Здесь есть от чего закружиться голове.
Она считала, что мы (проф. Берлин и г-жа Ахматова) начали холодную войну.
И. Берлин в интервью с Дианой Абаевой-Майерс. Стр. 90 Мир олицетворялся иностранцами.
Балетный режиссер Мэтью Боурн впервые побывал в Советском Союзе в 1981 году. Мы приезжали с делегацией английских туристов-балетоманов в Петербург, тогда еще Ленинград. А нас принимали как каких-нибудъ звезд балета. Водили в классы Вагановского училища, сажали в правительственную ложу, познакомили со знаменитой парой — Константином Сергеевым и Натальей Дудинской. Я чувствовал себя жалким самозванцем, когда они попросили меня передать привет нашей великой балерине Марго Фонтейн, с которой, как выяснилось, они были знакомы. Мне было неловко признаться, что я видел ее только однажды у служебного входа Ковент-Гардена, когда брал у нее автограф. (С. Николаевич. Мадам Фигаро. Madame Figaro. Апрель, 2007 год).
Вот иностранцы!
Редакторша. Приехала я к ней. На столе стоял кофе, чай и красное вино. Она говорит: — Ну, давайте, поскольку это первая публикация и для меня она очень важна, — давайте выпьем по рюмочке. (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 625) Очень по-русски и очень по-советски. Обстоятельно, подробно, с подходом — как бы не подумали, что попивает, надо все объяснить. Предлагает выпить — чуть-чуть, по рюмочке. Парижской школы или умения себя подать по- хемингуэевски не набралось.
Покойный Мартин Малия рассказывал нам, что А.А. спросила его: «Вы понимаете, что такое блудница? Это же — блядь». (Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 634.) Человек, который не понимает значения слова «блудница», — с чего это он будет знать слово «блядь»? Почему она считала, что это ему привычнее? Малия все понимал, а вот зачем Ахматовой надо было цеплять еще и его — это неясно.
В определенных кругах секс — был. «Я ненавижу вас и вашу литературу!» — выпалил он [Глеб Струве], побагровев от злости. Борис Полевой улыбнулся самой очаровательной улыбкой, на какую оказался способным: «Вы понимаете в нашей жизни и в нашей литературе столько же, сколько евнух в вопросах любви!» (Н. Грибачев, По: Р. Тименчук. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 686.) Необязательная смелость в выборе слов и сравнений употреблена для свободного и раскованного разговора со внесовковым человеком.
Кто-то сказал: «П<оэма> б<ез> Г<ероя>» — Реквием по всей Европе. Вероятно, он был рассеян и в эту минуту думал о чем-то другом.
А. А. Ахматова. Т. 3. Стр. 224 Здесь все — и суждение человека, который может судить за всю Европу, и наблюдение все знающей о нем женщины — был ли рассеян, было ли о чем-то другом ему думать. Спокойное, сдержанное наблюдение близкого человека, не имеющего причин афишировать близость, все спрятано очень глубоко. Нам достается только то, что за пределами интимного, что будет принадлежать народам — великие слова о великом произведении.
* * * «ГЛАВА, КОТОРАЯ МОГЛА БЫ НАЗЫВАТЬСЯ ВТОРОЕ ПИСЬМО». К таковому названию — примечание: Почему второе — мне больше нравятся четные цифры, почему не третье, не седьмое. Как Вам кажется — седьмое? Лидия Корнеевна Чуковская, не слыхивавшая в начале шестидесятых годов ни о каких сэрах, думала, что предыдущее, единственное, письмо — ей. Но не к ней обращаются с небрежным не теряйте надежды увидеть его напечатанным в Лос- Анджелесе или Тимбукту… Why? Да 'cose Лидии Корнеевне дальше Ленинграда никогда не отъехать, а «тот господин» — гражданин мира.
По старой дружбе не скрою от Вас, что знатные иностранцы спрашивали меня — действительно ли я автор этого произведения. К чести нашей Родины должна сознаться, что по сю сторону границы таких сомнений не возникало. (АА. Ахматова. Т. 3. Стр. 229.) От чего только не поставят в зависимость честь нашей бедной Родины!
Пускай австралийка меж нами незримая сядет.
Р. Тименчик. Анна Ахматова в 1960-е годы. Стр. 269 «Австралийка» явно реальна, но неуклюжа, как какой-нибудь «синхрофазотрон». Была бы «англичанка» — менее экстравагантно, более изысканно, вроде «зажигалку системы 'Винстон'» к обожженным губам поднесла», но — неоригинально и отдает никогда не существовавшими, присочиненными для интересу англичанками, в то время как австралийку не выдумаешь, австралийки просидели диваны.
Как ни вставь что-то шикарное, выделяющее тебя из серой толпы, которой ни австралийки, ни англичанки — полячки-то даже какой-нибудь не видать — будто бы невзначай, будто бы привычно, посматривая — какое впечатление производит — все равно в поэзию это не вмещается.
…Пускай австралийка меж нами незримая сядет На наш югославский диван… И если австралийка все-таки важна, важны ее реальные государственные границы, океаны, свобода слова, рыночная экономика, изящный и обустроенный быт, интеллектуальная профессия, то об этом надо писать, как Пруст сочинял своих принцесс и герцогинь, мимоходом здесь не получается.
А если ты ее не захочешь заменить на «человека», на «старую знакомицу», на «тень» и просто упоминаешь о ее заграничной принадлежности, как будто бы ненамеренно упоминают, что героиня достала носовой платок из сумки «Гуччи», то она и будет торчать главным предметом, как импортные сигареты на плетне у Бродского в ссылке, но там он все-таки именно этими сигаретами и хотел что-то сказать, это был знак, ход в игре.
* * * Краткая, емкая запись в дневнике. Буря в мире. 22 ноября убит Кеннеди. Это пример глобального мышления после московского фестиваля. До него международные проблемы волновали ее меньше, откликалась она на них менее энергично.
