забавлял. И вообще я слишком привыкла к пьяным, чтобы подолгу интересоваться чепухой, которую они несут. Кончилось тем, что я снова уснула. Когда он меня разбудил, перед ним стояло уже пять пустых бутылок. Он с трудом поднялся. В полузабытье я пошла за ним. Снаружи было свежо. Был уже вечер. На бульваре Вердан давно горели фонари. Когда мы вошли в зал ожидания, я посмотрела на вокзальные часы. Было полшестого. Я спросила у Брассака, что он собирается делать, и он ответил:
— Не волнуйся. Пошли.
Он продолжал говорить что-то ещё, но слова давались ему с трудом. Моё желание спать всё росло и росло. Как в тумане, я вдруг подумала о пути, который мне предстоит пройти, чтобы вернуться домой. Он казался мне очень длинным. А ещё я подумала о скамеечке в буфете. Она была ближе. Я хотела туда вернуться. Брассак отошёл от окошка кассы. Я неподвижно стояла у входа для пассажиров. Люди задевали меня своими чемоданами. Брассак подтолкнул меня к контрольному выходу, и поток людей вынес меня на платформу. У дверей вагона я заколебалась. Я вспомнила, что ни в коем случае нельзя идти с клиентом куда-то ещё, кроме его дома или отеля. Я всегда следовала этому правилу. Впрочем, сказала я себе, он всё равно пьян, и с ним я наверняка смогу спокойно выспаться. В конце концов, мне всё равно, где спать — у себя, у него или в отеле. И вообще я была такая сонная, что почти не могла думать.
Поднимаясь в вагон, я также заметила, что это не экспресс, а пригородный поезд. Наверное, это успокоило меня окончательно. Как только я села, то сразу уснула.
***
Дороги я не помню. Только гудение, толчки и временами свет, очень быстро пролетавший мимо. Когда мы вышли из поезда, меня тут же разбудил холодный ветер. Было темно. Состав уже ушёл. Я дрожала. Мужчина сжал мою руку и сказал:
— Пошли!
Поскольку я сопротивлялась (сама не знаю, почему), он спросил меня, неужели я ещё не выспалась.
Я огляделась. Несколько человек выходили из вокзала. Служащих не было. Напротив станции, рядом с часами, под лампой светилась эмалированная табличка. На ней красными буквами было написано: ЛУАРА. На часах — без четверти восемь.
Я ничего не понимала. Для меня Луара[4] всегда было названием департамента, а не города или деревни. Должно быть, у меня было очень удивлённое выражение лица, потому что мужчина стал смеяться.
— Чего ты там ищешь? — спросил он. — Думаешь, потерялась?
Я спросила, где мы, и он засмеялся ещё громче.
— Где мы? Да в Луаре, чёрт возьми! Л-У-А-Р-А. Разве не видно?… Вроде жирно написано.
Он громко закашлял, сплюнул в направлении сияющих рельс и добавил:
— Ладно, пошли, мы ещё не добрались.
Понемногу свежий воздух позволил мне прийти в себя. Я задумалась на несколько мгновений, вглядываясь в ночь вокруг нас. Другого источника света, кроме этой лампы, я не видела. На платформе больше никого не было. Так как я дошла с этим человеком так далеко, я подумала, что проще всего пойти спать туда, куда он меня приведёт.
Сначала мы шли по асфальту. Было очень темно, но мы шагали прямо к освещённым окнам, которые иногда скрывали деревья. Дойдя до первых домов, мы свернули направо, на восходящую вверх улочку. Почва стала рыхлой, снопы света — редкими. На мне были туфли на высоких каблуках, и поэтому на каждом шагу я едва не подворачивала ноги. Вскоре, ночь вокруг нас сгустилась. Домов больше не было. Дорога вела всё дальше, и по шуму сухой листвы на ветру я поняла, что по краям растут деревья. Хлопали ветки. Мужчина всё так же держал меня за руку. Пальцы и ладонь его были шершавыми. Вероятно, я сильно сжала его руку, потому что он спросил, не страшно ли мне. Я ответила, что нет, но на самом деле я немного боялась. В любом случае, я боялась не его. Не знаю, почему, но я даже представить себе не могла, чтобы этот человек причинил мне вред.
В какой-то момент мне вдруг смутно показалось, что всё это уже было со мной когда-то, но я слишком устала, чтобы вспомнить, где и когда. Тем временем почва стала более каменистой, и я несколько раз споткнулась. Тогда мужчина остановился и спросил, не устала ли я. Я ответила, что устала и туфли натёрли мне ноги.
— Если ты устала, надо найти машину.
Он остался стоять. По его речи я поняла, что он не так уж и пьян. Я поинтересовалась, много ли нам ещё идти. Он ответил:
— Да, четыре километра. А это тяжело, надо взбираться наверх.
Я вздохнула. Мы вернулись обратно, дойдя до последнего дома деревни. Его ставни были закрыты, но сквозь две щели в форме сердец проглядывал свет. Мужчина постучал, крича при этом:
— Эй, мамаша! Это Брассак, открывайте!
Я смотрела на два этих сердца. Наверное, Брассак тоже на них смотрел. Тоном человека, декламирующего стихи, он произнёс:
— В ночи две души, два солнечных сердца!
Рядом со ставнями открылась дверь. Мы вошли, и я увидела, что это совсем крохотное кафе. Маленькая костлявая старушка со сморщенным лицом посторонилась, чтобы нас пропустить.
Брассак, представив меня, как свою племянницу, объяснил, что я устала и подожду его здесь, пока он не найдёт машину. Он залпом выпил два больших стакана красного вина и вышел. Я попросила грог. Старушка ушла в соседнюю комнату и загремела кастрюлями. Из глубины комнаты донёсся детский голос, ребёнок спросил, кто пришёл.
— Это месье Дюран со своей племянницей, — ответила старушка. — Спи!
Когда она принесла мне большую кружку грога, меня так и подмывало спросить, почему она назвала Брассака «месье Дюраном». Но я этого не сделала, потому что не хотела разговаривать. Стоит только начать болтать со стариками, и их невозможно остановить.
Я до сих пор была утомлена, но спать уже не хотелось. Чтобы убить время, я принялась осматривать зал кафе. Мраморные столики, неудобные стулья и маленький прилавок — зал был меблирован, почти как квартира. Я не привыкла к эдаким сельским бистро, и мне казалось, будто я в гостях у своей старой родственницы. Было любопытно, так как я никогда не гостила ни у какой старой родственницы по той простой причине, что у меня её не было.
Брассак отсутствовал недолго. Машина остановилась перед самой дверью, и он вошёл в сопровождении невысокого мужчины лет тридцати в грязной каске и комбинезоне механика. У него было очень худое узкое лицо с чёрными усами и крайне хулиганистый вид. К тому же он принялся разглядывать меня с головы до ног. Брассак спросил его, что он будет пить.
— То же, что и вы, месье де Брассак.
Сказав это, коротышка растянулся в улыбке, и я готова была поклясться, что старушка подмигнула ему в ответ. Брассак заказал вина. Я всё сидела на том же месте. Облокотившись на стойку, оба мужчины не спускали с меня глаз. Старушка стояла за прилавком неподвижно, немного сгорбившись, спрятав обе руки под шалью из чёрной шерсти. Лицо у неё было, как у мёртвой, только маленькие глаза непрестанно бегали. Её взгляд летал, как муха, от хулигана к Брассаку, и опять ко мне. Хулиган опустошил свой стакан, Брассак отдал ему бутылку, и только я подумала, что мы уходим, как старушка вдруг спросила:
— Ваша племянница приехала к вам на каникулы?… Горный воздух пойдёт ей на пользу, а то она такая бледненькая.
Брассак вытянулся во весь рост. Он окинул взглядом старушку, потом молодого человека, и сказал:
— Не угадали, мамаша. Вы не знаете Брассака. Эта малышка только что потеряла свою мать, больше у неё никого нет, так что я её удочерил.
Затем он пустился в пространные речи, смысла которых я не помню, впрочем, он сам так и не закончил свою мысль. Коротышка опустил голову, давясь беззвучным смехом. Что до старушки, она удивлённо оглядывала мою ярко-красную блузку под меховым манто. Коротышка больше пить не хотел, но
