Брассак взял ещё два больших стакана вина, которые очень быстро осушил. Когда он говорил старушке «до свидания», то уже едва ворочал языком.
Как только мы вышли, он вдруг повернулся и пробормотал:
— Эй, мамаша! Дайте мне бутылку в дорогу… Малыш вам потом её вернёт.
Затем он устроился рядом с местом шофёра, а я села сзади. Машина была старой тряской розали. Я смотрела на дорогу, освещённую фарами, которая и состояла-то только из поворотов с большими деревьями по краям да глубоких оврагов. Время от времени Брассак прикладывался к бутылке и отрывался от неё, только чтобы выругаться, когда нас подкидывало вверх.
Когда мы подъехали к трогу[5], мужчина замедлил ход, остановился и сказал:
— Я оставлю вас здесь. Не хочу ломать машину.
Брассак ещё более заплетающимся языком спросил его, сколько он должен. Мужчина назвал цену. Брассак заплатил, и мы вышли. Стоя на обочине дороги, мы смотрели, как разворачивается машина. Когда она уже отъезжала, Брассак крикнул:
— Не забудь про бутылку… для мамаши.
Шофёр вылез из окна.
— Хорошо, месье Дюран!
Брассак стал бормотать под нос проклятия вдогонку машине, но красные фары уже исчезли за деревьями.
Ночь показалась мне ещё более тёмной. Одна я бы не сделала и шагу, но Брассак снова взял меня за руку и вытащил на тропинку. Земля была твёрдая, но я спотыкалась об ухабы и, чтобы не упасть, была вынуждена на каждом шагу цепляться за руку мужчины. Вскоре он остановился. Брассак отпустил мою руку, и по скрипу я догадалась, что он открыл деревянную калитку. В ту же секунду тихо заскулила собака, она принялась обнюхивать мои ноги. Брассак заворчал на неё, и собака отошла. Когда он закрыл калитку, мы снова пошли. Земля под ногами была ещё более каменистой. Иногда мне приходилось останавливаться, так сильно у меня болели ноги. Тогда Брассак обнял меня за талию, чтобы помочь идти, хотя и сам едва стоял на ногах. После нескольких шагов он с большим трудом заговорил:
— Тебе не кажется забавным, что я не такой, как все мужчины?
Через пару шагов он добавил:
— Хотя мне ведь тоже есть, чем… И я знаю, как им обращаться…
Он немного помедлил, а потом остановился и притянул меня к себе, пытаясь стащить с плеч манто.
— Чёрт побери, это желание меня никак не покидает!
Я сумела высвободиться, оттолкнув его от себя. Тогда он снова взял меня за руку и пробормотал:
— Прости меня, малышка… Понимаешь… Я немного выпил…
Не знаю, почему я его оттолкнула. Наверное, из-за усталости и из-за того, что я всё больше хотела спать. В тот момент я так и не поняла, зачем он извинился. Ему незачем было это делать. Ведь он уже заплатил.
Мы снова пошли. Ноги меня уже не несли. Если бы не ветер, гулявший меж деревьев, я бы растянулась прямо здесь, на склоне.
Вдали, перед нами, я заметила очень тонкую полоску света. Брассак её тоже увидел.
— По-видимому, — процедил он сквозь зубы, — моя старуха ещё не легла.
2
Мы остановились перед самым домом. Собака подошла к нам — я почувствовала её теплое дыхание на своих икрах. Секунду Брассак, казалось, колебался. Потом он велел собаке идти в будку, а сам открыл большую дверь. Свет меня ослепил. Я закрыла глаза и не открывала их до тех пор, пока мужчина не подтолкнул меня перед собой и не сказал заходить.
Я сделала несколько шагов. Дверь за мной с шумом захлопнулась. Мои глаза довольно быстро привыкли к свету, и первое, что меня поразило, это огромные размеры комнаты. Здесь я чувствовала себя ещё более потерянной, чем в темноте. Снаружи ничего не было видно, а здесь всё, что я видела, казалось мне слишком далёким.
Комната была прямоугольной формы, но углы оставались в тени. Не понимаю, почему, но сначала я принялась изучать каждый предмет, а потом уже взглянула на женщину, неподвижно стоявшую около плиты.
Сначала я увидела руку этой женщины. Я смотрела на большую плиту на ножках и на руку женщины, которая сжимала медную ложку. Рука была полной и широкой, очень смуглой, со скрученными пальцами, из-под рукава из синей, почти чёрной ткани выглядывало округлое запястье. Обычно я не обращаю внимания на такие детали и теперь спрашиваю себя, почему тогда всё запомнилось мне так точно?
Только когда Брассак заговорил, я посмотрела в лицо этой женщины, круглое и без морщин. Её глаза, не отрываясь, смотрели на меня, и в то же время мне казалось, что она меня не видит.
Я не помню первых слов Брассака. Не думаю, чтобы он говорил слишком громко, но его голос наполнял всю комнату, отдаваясь громом. Я больше не слышала снаружи ветра, но в голове всё ещё отзывался шум больших качающихся деревьев.
Говоря, Брассак приблизился к столу. На мгновение он остановился, его лоб находился на уровне люстры. Свет лампочки ясно озарил его лицо, отчего оно ещё больше посуровело. Он выдвинул стул и, ворча, тяжело на него опустился. Затем, обернувшись ко мне, он сказал:
— Давай, малышка, иди садись, сейчас поедим.
Он немного выждал и, кивнув в сторону женщины, добавил:
— Это Мария. Моя жена… Она зануда, но не злая.
Он говорил медленно, подбирая слова и стараясь не запинаться. Так как я не сдвинулась с места, он повторил громче:
— Ну ты идёшь?
Даже не вспомнив, что на дворе ночь, я прошептала:
— Я лучше пойду.
Брассак затрясся от смеха, который в итоге закончился приступом кашля. Он густо покраснел и встал, чтобы сплюнуть в топку печи. Женщина отступила, давая ему пройти. Я медленно подошла к столу. Женщина, казалось, задумалась на мгновение, а потом проговорила:
— Садитесь… мадам.
Брассак опять уселся на свой стул. Облокотившись на стол, он некоторое время переводил дыхание, а потом бросил:
— Она не дама, она путана, — и закатился.
Это правда, я проститутка и никогда этого не стыдилась, но в тот момент я почувствовала, как запылало моё лицо.
Пожав плечами, женщина попросила меня не обращать на него внимания. Её голос, как и взгляд, ничего не выражал.
— Как это не обращать?! Ты ещё, может, скажешь, что я напился?
Я вздрогнула. Не переставая кричать, Брассак стукнул кулаком по столу. Он посмотрел на жену, и, так как она ничего не отвечала, продолжал:
— Ну да, я напился… Накачался, как бочка… Вон у девчонки можешь спросить, я не поскупился!
Тут он повернулся ко мне:
— Тебя как звать-то?
— Симона.
