— Ты не думаешь, что это случится?
— Думаю, не думаю. Черт! Сказать тебе, что я думаю? Президента больше нет. И правительства нет. Все на том свете.
В таком вот духе мы и продолжали. Бен — восторженный, наивный оптимист. Я? Ну, я-то циник, каких мало. Америке, как и, несомненно, другим, пришел конец. Здесь и думать нечего. И только жители Салливана, 4800 мужчин и женщин, все еще упрямо не желают признавать очевидное, спрятавшись от мира в вольфрамовом ящичке. С Соединенными Штатами Америки все в порядке? Нет, амиго. С Соединенными Штатами далеко не все в порядке.
Мне нравился Бен. Это один из тех немногих людей в городе, с кем я еще мог разговаривать. Ему было двадцать, на год больше, чем мне. Нам нравилась одна и та же музыка. Мы смеялись над шутками друг друга. Когда я только познакомился с ним, он показался мне одним из тех высоколобых интеллектуалов, которые смотрят на тебя сверху вниз и в присутствии которых ты стараешься не открывать рот, потому что не чувствуешь себя Эйнштейном. А познакомились мы в тот день, когда Совещание приказало Бену провести меня по острову. К тому времени я пробыл в Салливане ровно неделю.
— Называть его «островом», конечно, было бы не совсем верно, — сказал он, усаживаясь за руль «форда».
Я тут же решил, что этот ясноглазый, похожий на студента тип с тоненькими, как веточки, руками и шеей станет моим другом
— Так вот, Салливан, разумеется, совсем не остров, — продолжал Бен, безуспешно тыча пальцем в какую-то кнопку. — Вы, вероятно, заметили, когда добирались сюда, что он соединен с, так сказать, материком, узкой полоской суши. По ней и проходит единственная связывающая нас с внешним миром дорога. Салливан можно представить в виде сковородки, ручка которой образует этот самый перешеек. Там находится распределительный центр Кроутера. Все те склады использовались для снабжения Льюиса, большого, по нашим меркам, города за озером. Видите ли, в прошлые годы продовольствие, бензин и другие товары общего потребления доставлялись в Салливан по железной дороге, а потом их переправляли через озеро. Проложить здесь приличные дороги нелегко из-за сложного рельефа местности. Слева электростанция. Видите то здание с высокой серебристой трубой? У нас даже имеются собственные генераторы.
— Они еще работают?
— Конечно. Несколько лет назад под островом обнаружили значительные запасы оримульсии.
— Оримульсии? — Это слово я раньше не слышал: звучало оно как название хозяйственной краски.
— Да, оримульсии. — Бен попытался сбросить со щеки какую-то мошку. Пальцы у него мелко подрагивали, будто крылья бабочки. — Оримульсия — это природный газ, очень горючий. Для домашнего пользования он не годится. Слишком сильные у него коррозийные свойства. Всего за двенадцать месяцев ваша плита проржавеет насквозь. Но для промышленности — отличная вещь. В общем, они пробурились к так называемому газосодержащему карману и построили около него электростанцию. Запасов хватит на ближайшие двадцать лет. — Мошка вернулась, и его пальцы снова заплясали по щеке. И, Господи! Он вел машину одной рукой. Бедняжка вихляла из стороны в сторону. Впереди катили на велосипедах двое мальчишек. — Совещание… это комитет, управляющий Салливаном… они постановили, что во избежание истощения запасов оримульсии нам следует ограничить потребление электричества. Поэтому… — Бен попытался отмахнуться от надоедливой мошки и ухитрился развернуть зеркало заднего обзора. И дети! Боже, до них оставалось метров двадцать! Я изловчился и раздавил мошку о стекло.
— Отличный выстрел, — прокомментировал Бен и принялся расписывать, какие выгоды извлекает его родно городок из того, что, вероятно, стало крупнейшей катастрофой после случившегося в Ноевы времена потопа. — Поэтому они ввели рационирование. Электричество подают шесть часов в день, с шести вечера до полуночи. Видите ли, вечер без света плохо влияет на психологическое состояние, а так люди могут чувствовать себя вполне комфортно, смотреть фильмы, слушать музыку и все такое.
Ему, наконец, повезло — палец попал в нужную кнопку, и в тот же миг из колонок ударили мощные басы электрогитары.
— Хендрикс! — Бен закивал головой в ритм музыки. — Это чудо. Золото… чистое золото.
Мы выехали из города и покатили вдоль полей с мирно жующими сено коровами. Мой гид помахал какой-то женщине, прогуливавшейся на повозке маленькую, размером с крысу, собачонку в клетчатой жилетке.
— Это мисс Бертолли. Большая шишка в Совещании. — Он взглянул на меня. — Настоящий айсберг в штанах, не позволяйте ей командовать вами.
И тут он ухмыльнулся. Широко, открыто и дружелюбно. Что-то всколыхнулось во мне. Не знаю, что, потому как последние дни лицо у меня было такое, словно его вытесали из гранита. Я не улыбался с тех пор, как похоронил мать и сестру на берегу озера. И вот теперь это что-то вздрогнуло, опустилось и выползло из меня, а я издал некий странный, чихающий звук.
Боже. Я посмотрел в зеркало, которое после охоты Бена на мошку оказалось повернутым в мою сторону. В нем отражался парень с торчащими во все стороны слипшимися «рожками» черных волос, с влажно поблескивающими темными глазами, э-э… да этот парень смеялся! Не то чтобы Бен сказал нечто особенно остроумное, но его шутка выбила пробку, и скопившиеся во мне эмоции вырвались наружу. Я хохотал так, что чуть живот не надорвал.
Бен ухмыльнулся еще раз и в следующий миг уже покатывался со смеху вместе со мной.
Мы ржали как сумасшедшие, объезжая остров, который на самом деле не был островом, и все это время в динамиках вовсю жарила, рокотала и гремела гитара Хендрикса, как будто сам космос обрел голос и начал петь.
После этого мы с Беном частенько пили вместе пиво или просто прогуливались.
Бен обладал тем складом ума, который называют живым и пытливым. Особенно его привлекала биология. На протяжении нескольких месяцев он размышлял над истинной причиной «болезни», от которой пострадали хлебные бандиты.
Нередко он озвучивал свои идеи, сопровождая меня в ежедневных обходах, когда я вытаскивал из озера всякие деревяшки с помощью двадцатифутового шеста с крюком на конце. Я складывал «трофеи» на берегу, а потом старый мистер Локсли грузил их на машину и отвозил на дрова.
— Грег, — сказал однажды Бен, — а ты знаешь, что ученые так и не обнаружили ни бактерии, ни вируса, которые могли бы быть возбудителем болезни?
— Что? — Я слушал его вполуха, подтягивая к себе пару здоровенных веток. — Ты имеешь в виду трясучку?
— Ну вот. — Он усмехнулся. — Трясучка. Придумай для страшной болезни смешное название, и она уже не кажется такой страшной, да?
— А чем тебе не нравится? Название вполне подходящее. Ведь эти хлебные бандиты разве что из собственной шкуры не выскакивают. Даже от собственной тени шарахаются.
Разумеется, болезнь имеет и официальное наименование. Синдром Гантоза. Трясучкой ее стали называть позже. Но ученые не знают, ни что вызывает заболевание, ни что оно из себя представляет, не говоря уже о том, как его следует лечить.
— А какое это теперь имеет значение, Бен? Нет, нет… все в порядке. Я сам вытащу. — Старина Бен иногда пытался придти мне на помощь, и нередко эти попытки закачивались тем, что нам приходилось сушить одежду. Тем не менее, с ним было интересно, и, отправляясь к озеру, я всегда спрашивал, сможет ли он составить мне компанию.
И вот Бен излагал мне свою новейшую теорию.
— Если спросишь меня, Грег, то вот что тебе скажу: даже если трясучка — болезнь, вызывает ее не бактерия и не вирус.
— Извини, Бен, но даже я знаю, что нельзя заболеть без инфекции, а ее источник либо одно, либо
