между Церквами общий язык, язык Священного Писания в свете Отцов, в духе верности дыханию жизни, язык, не покинувший Церкви. Поэтому диалог должен соответствовать «традициям Отцов и внушениям Духа». Эта формула несет в себе понятие об истинном Предании в его творческой, эсхатологической непрерывности. В силу взаимообмена, когда противостояния начинают восполнять друг друга, мы видим в
* * *
Пора завершить эту встречу, которая сама по себе остается нескончаемой. У патриарха было острое ощущение того, что мы переживаем своего рода апокалипсис в истории, когда слова «Восток» и «Запад» приобретают новый смысл, который уводит нас от географии: символический смысл происхождения и предела. Ибо земля кругла, и солнце восходит и садится повсюду. Запад не может быть определен (или определен
Константинопольский патриархат не оставил этой темы и после смерти Афинагора, о чем говорит, в частности, послание Димитрия I по случаю двадцать пятой годовщины Всемирного Совета Церквей: «Думая о том, как решить человеческие проблемы, мы не должны забывать самого главного: сегодня человек страстно ищет ответ на неустранимый вопрос, который встает перед ним в социополитических проблемах и за их пределами: в чем смысл существования человека, человека живого, духовной личности (…), обращенной к последней реальности?»
На этот вопрос, для Афинагора как и для его преемника, может дать ответ только христианство, вновь обретшее свое единство и творческую духовность неразделенной Церкви. Христианский Восток, также на свой лад захваченный планетарной «акультурой», в особенности в «западном его изгнании» (говоря словами иранской мистики), призван нести отныне человечеству, мятущемуся перед последними загадками, смиренное и стойкое свидетельство об изначальном, чтобы стать более глубокой памятью для Запада, низвергающего всю землю в беспамятство истории. Смиренное и стойкое свидетельство о Христе торжествующем над смертью и над адом, который мы отчаянно отталкиваем от себя, о Христе воскресшем, несущем людям Духа Животворящего, т. е. жизнь и свободу. Свидетельство это, как повторял Афинагор в конце своей жизни, не принадлежит ни православным, ни христианам, но затрагивает всех людей, ибо все воскрешены во Христе. Это сознание нужно донести до них, и освободить в них силу очеловечения и обожения, взятые вместе. Последние времена, говорил Франциск Сальский, будут временами
Чтобы осуществить эту встречу, чтобы разделить этот опыт, это свидетельство, необходимо, думал патриарх, чтобы христианский Восток преодолел свои исторические ограничения, свои страхи, свои недоверия, свой тысячелетний комплекс неполноценности–превосходства по отношению к «гниющему», но влекущему Западу, чтобы, оторвавшись от симметричных искушений релятивизма или ухода в себя, научиться диалогу, который не
Молитва Церкви предает его «вечной памяти» Бога, теперь мы должны воспринимать его в вечности. Стараясь это выполнить, я имею смелость написать: Афинагор I, блаженной памяти.
26 марта 1976 года, Собор архангела Гавриила.
Владимир Зелинский. НАСЛЕДИЕ ПАТРИАРХА АФИНАГОРА
I
«Беседы с патриархом Афинагором» Оливье Клемана происходили, записывались, а затем были опубликованы приблизительно четверть века назад. Четверть века — почти вчерашний день для истории христианства и, может быть, еще не завершенный сегодняшний. Что–то, однако, изменилось к концу этого дня; уже последние годы жизни Константинопольского патриарха стали для него, по словам Клемана, «часом испытаний». Время «Бесед» обещало стать как будто поворотным во взаимоотношениях Церквей Востока и Запада. Встреча Павла VI и Афинагора I в Иерусалиме, снятие анафем, наложенных в 1054 году, завязавшиеся богословские контакты с протестантским миром, подготовка к будущему всеправославному Собору, казавшемуся таким близким, — все эти события были как будто явными знаками близящегося единства, «увещаниями», коими «Дух говорит Церквам».
Но прошло время, и «увещеванья» словно приумолкли или перестали доходить до нашего слуха, знаки потеряли силу и убедительность. Всеправославный Собор так и не состоялся. Все реже и реже вспоминают о нем православные Церкви, в особенности те из них, кто после многолетнего разоренья занят залечиванием ран или поисками твердой национальной почвы под ногами. Контакты с протестантским миром остались не более, чем контактами, ибо миры эти движутся в разных направлениях: православие все более уходит к своему прошлому, протестантизм все более освобождается от своего. Торжественная отмена анафем, когда–то прозвучавшая одновременно в Риме и в Константинополе, как будто ничего существенного не изменила в отношениях между православием и католичеством. И она сегодня — где–то полузабытое прошлое времен высадки первого человека на Луне.
Означает ли это, что все, чем жил, все, что созидал патриарх Афинагор, в конце концов потерпело крах? На это можно ответить прежде всего словами Апостола, которые и поныне, остаются неколебимым основанием для всякого «домостроительства» христианского единства: «никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым» (1 Кор 12.3). Имя Господа Иисуса — тот камень, на котором строилось дело покойного патриарха, оно — вечное начало того единения или братства в Духе Святом, которое не может быть абстракцией, словом без соли и смысла. Все усилия Афинагора были направлены к тому, чтобы вернуть Дух этому единению, внять «ходатайствам» Духа о примирении с Богом и братьями в тайне Христовой.
Все, к чему когда–либо прикасался Дух Божий, не исчезнет из памяти Церкви. Память ее может всегда обновиться как потускневшая икона.
Такой потускневшей иконой представляется мне сегодня духовное наследие патриарха Афинагора.
II
Начав работать над переводом этой книги (работа эта по разным обстоятельствам затянулась надолго), я прежде всего заметил, сколь неисправимой дальнозоркостью отличается наш взор, простирающийся из российской культурной ойкумены. Все–то у нас только «Россия и Европа», «мы и Запад», то ли с контекстом, что «два Рима пали, а четвертому не бывать», то ли, напротив, с текстом, что пишется в пику тому 682
