Суси-нуар. Занимательное муракамиедение

выражать «человечность» в фантастических, комиксовых символах. Ибо на нынешнем этапе ни Штаты, ни Советы, не разрушив свое зло до конца, не могут думать о своих идеалах в каких-то иных символах, нежели ядерное и прочее оружие⁶².

* * *

«Если ты не радикал в двадцать лет – у тебя нет сердца. Но если тебе уже тридцать, а ты все еще радикал – у тебя нет мозгов». Уинстон Черчилль.

Да, стало сложнее. Противоречивее, запутаннее – со всей этой хлынувшей за шиворот правдой, безграничной свободой передвижения по миру, «внезапным» интересом к вопросам о Боге – «Господи, куда же мне все это теперь нести?» А еще через десяток лет – с вопросом клонирования человека, персональным компьютером, матрицами и безумием Интернета. Шарик налево, шарик направо. Вертится все быстрей. Только и успеваешь замечать, что любое явление вокруг тебя, как и любое твое ответное действие, несут в себе равные порции добра и зла. Война не кончится никогда, говорит тебе твой коммутатор – Человек-Овца, и ты с ужасом осознаешь, что он прав. Твой отец вдруг с пронзительной горечью признает, что научил тебя большему, чем успел сделать в жизни сам. Как время летит… Ты больше не хочешь идти на войну, ты надеваешь шкуру Человека-Овцы и выходишь в другие миры. Тебе уже есть что сказать им всем – что там, что здесь. Ты соединяешь их собой, ты посредник, ты коммутатор – Японии, Европы, Штатов, Китая, России. С удивлением – откуда ты такой взялся? – они смотрят, как классно у тебя получается танцевать у всех на виду. И ты, танцуя изо всех сил, рассказываешь им о палачах и жертвах газовой атаки в токийском метро. И выпускаешь двухтомник «Подземка»⁶³. В одном томе – интервью с людьми на больничных койках, а во втором – с заключенными, многие из которых приговорены к высшей мере. Ни тех, ни других ты не спрашивал, что случилось. Ты спрашивал их о первой любви. О чем они мечтали в детстве. Как поживают сейчас, где их дети. Что они думают о прожитой жизни до «судного дня» и после. Обо всем, что эти люди схоронили в себе «за ненадобностью» (в хозяйстве не пригодится!) и никогда бы, наверно, уже не высказали вслух, если бы не проклятый теракт и не эта встреча с тобой. Ты пишешь книгу и показываешь им, что они – не разные. Они все одинаковые. «Просто одним вовремя рассказали хорошую историю, а другим – не рассказали никакой. И когда пришел Асахара с плохой историей, они пошли за ним»⁶⁴.

Ты любишь лихо закрученные мистерии и научную фантастику, но сам не хотел бы писать роман подобного рода. Ты хотел бы написать свой роман. «Просто текст без ограничений и сроков». Для того, чтобы вместе с автором люди могли проснуться и увидеть сон. Ты уверен, что именно так проявишь свои исключительные способности⁶⁵.

Ты стал ценить свою эпоху, уважать старшее поколение и вернулся домой. Где, наконец, перестал терзать себя вопросами типа: «А может быть, Время – это и есть наше «нет» в ответ Богу на приглашение в Вечность?»

Теперь ты сам автор своей жизни. И в ответе за тех, кого приручил. Сам решаешь, что тебе делать. И уходить ли оттуда, где над заснеженной трубой поднимается серый дым и ждут тебя она и аккордеон.

Но для этого тебе уже мало двух антиподов в одной голове. Как заправский шеф-повар, ты добавляешь в свой танец еще пригоршню и заботливо всех перемешиваешь. Так обращались со своими персонажами только самые виртуозные мастера ракуго⁶⁶. На кухне своей Страны Чудес ты стряпаешь людям «черные суси» из их же собственных мозгов, регулярно расширяя ассортимент.

Вот какой набор тихоокеанских шизоидов-деликатесов ты предлагаешь в очередном меню:

1. БОКУ и ВАТАСИ

2. БОКУ и КРЫСА

3. БОКУ и ТЕНЬ

4. БОКУ и КОКОРО

Все блюда подаются в ваших четырех измерениях одновременно (см. схему). Стрела не долетает. Белая птица перемахивает через стену. Герой остается жив.

Приятного аппетита!

Суси-бар «Сушеная Каракатица».

В последнее время я частенько подглядываю в СетиЂ, о чем болтают люди, «подсевшие» на Мураками. А параллельно отслеживаю нашу критику на его книги. И вот что замечаю.

Не знаю, стоит ли об этом жалеть, но одна из самых шикарных психологических «раскоряк», так любовно выписанная Мураками именно в этом романе, у нас как-то особо народом не прочитывается. Может, он не очень «по-русски» повернул, может, я не очень внятно перевел, но мало кого тронул один принципиальный и, по-моему, весьма интересный для обсуждения вопрос:

Почему же Боку не сиганул в Омут с тенью?

Она ж его убедила! Вон, даже слезу пустил. Ладно, кричит, бежим завтра в три, это место не для меня. А у самого Омута что – сдрейфил?

И я понял, что народ у нас по инерции ожидает «экшна» в западном выражении. Ему, понимаешь, привычно-приличного вестерна подавай. И когда в обертке вестерна ему подают «супер-истерн», не сразу считывает. Помню, как меня поразил «Герой» Чжана Имоу!⁶⁷ Давно такого остолбенения не испытывал. То есть сидел в кинозале натуральным столбом. Так она меня накрыла, Красотища Азии. А у нас это кино как-то мимо народа прошелестело, хотя и реклама вроде была неплохая. Жаль. Там ведь, по сути, задается все тот же «великий азиатский вопрос»:

Почему Безымянный не укокошил-таки Императора?

– Что происходит? – спрашивает Кики.

– Ку-ку! – отзывается Мэй.

* * *

Привет!

Купил сегодня на Синдзюку нового Стинга – ну люблю я его, ничего не могу с собой поделать. Боялся еще: сколько уж он ничего новенького не выдавал – может, спелся? Как бы не так. Роскошный альбом. Первую песню поставил – и сразу руки зачесались, как это по-русски можно спеть. Вот что получилось:

Внутри меня – коробка звезд,

Что до сих пор закрыта.

Внутри калека прячет шрам,

Внутри птенец на землю пал,

Внутри поет труба отбой:

«Измена, мы разбиты!»

Внутри отряд бежит назад,

Мы прячем головы в грозе,

Снаружи ливень хлещет,

Снаружи гром все резче,

Снаружи нас зальет вода:

Таран врага

уже стучится в воротa⁶⁸.

Или «во врата»? Тут еще подумать бы, но в общем где-то так… Не песня, а какое-то Идеальное Отчаяние. Которого, как ты понимаешь, не бывает, как не бывает идеальных текстов. Правда, дальше там про любовь, от которой все взрывается к чертовой матери, так что все в порядке, но именно эти строчки меня чем-то торкнули. Может, безнадёгой своей, не знаю.

И вот тут я прошу внимания.

Рассказчик садится на пол и раскрывает книжку Е. Гришковца.

Однажды я узнал… Точнее, не совсем узнал… Прозрение какое-то наступило. В общем, я понял, что такое Слабость. В этом есть, конечно, заслуга – или все же вина? – одной удивительной японской женщины, но ты же знаешь, как это часто бывает: женщины – лишь зажигалки для наших моторов, а у нас, дураков, первым делом все-таки самолеты… В общем, я был без ума от нее, она без ума от него. Но охотно спала и со мной, хотя к рассвету всегда выгоняла. А потом устала от грустной необходимости выгонять и перестала соглашаться, чтобы я оставался с нею на ночь. Нет, она хотела бы, правда, но заранее знает, как ужасно от всех этих мыслей наутро… А я хотел большего, а большего – мне – она дать не могла. А я все верил, что надо быть сильным. И старался отдать ей все, что у меня есть. Она брала, но ничего не менялось. А он,