представляют нам крепкого корейского старикана, который вдруг отвешивает классический восточный поклон и приветствует нас на вышколенно-вежливом, чуть ли не довоенном японском. И я понимаю, что перед нами – ходячая история Сахалина. На вид старикану лет под шестьдесят. А на поверку – вообще семьдесят два. Как выясняется по дороге в гостиницу, Им-сан родился в 1931 году, когда Южный Сахалин был частью префектуры Карафуто. Учился в школе с японскими детьми, а после 45-го, когда японцев выбили с острова, жил дальше с русскими. Его семье, как и десяткам тысяч пригнанных сюда на работу, ни японцы, ни русские вернуться на родину шанса не дали.
– Но теперь, я слышал, уже вроде можно? – говорит Мураками. – Не собираетесь?
– Да теперь-то что толку! – качает седой головой дед, глядя куда-то сквозь сопки на горизонте. – «Можно» сказали при Горбачеве. Еще мой отец был жив. Он и засобирался, хотел сам уехать да родню перетащить. Долго всех нас уговаривал… А я и сказал ему: «Да куда ж я поеду? Разве там у меня есть будущее? Я же здесь родился, прожил всю жизнь. Здесь и помру»…
ХРОНИКИ СУШЕНОЙ КАРАКАТИЦЫ:
И вот мы уже едем по улицам Южно-Сахалинска – а ощущение раздвоенности все не отпускает. Кажется, сверни за угол – и ты снова в Хакодатэ. Никогда бы такого не испытал, не приедь я сюда.
То есть Сахалин – это действительно очень близко. Да что там говорить: между Хакодатэ и Корсаковом – каких-то 45 километров!
Гостиница нам достается на удивление приличная («аригато» американским инвесторам-нефтелюбам!), прямо на краю огромного парка имени Гагарина. График сегодня свободный, до ужина еще пара часов. Решаем прошвырнуться по парку.
В ходе прогулки выясняется множество мелких пристрастий наших гостей. Так, все встречающиеся на нашем пути животные, особенно кошки – как домашние, так и бродячие, – тщательно изучаются и фотографируются. Кошки?
– Почему кошки? – не выдерживаю я после третьей отснятой животины.
– Ну, во-первых, мы с Харуки старые кошкоманы, – поясняет Юми-сан. – И считаем, что будущее той или иной страны во многом зависит от того, как люди обращаются, например, со своими кошками…
«О как!» – впадаю я в ступор.
А великий сочиняльщик тем временем застывает у киоска, шевеля губами.
– «Поп-корн»… – зачитывает он вслух. – «Хот-дог»… «Ва-та»… Смотри-ка – и точно, вата… Вот это язык! Не успел алфавит зазубрить, а уже все понимаю…
Довольный, просит запечатлеть его на фоне покоренной вершины русского языка.
После обеда в парке народу немного, хотя половина аттракционов еще работает. На некоторых резвятся тинейджеры, а по аллеям вокруг гуляют парочки студенческого возраста. У многих в руках – бутылки оригинального сахалинского пива «Бир». Что приводит Мураками в еще больший филологический экстаз.
– Цудзуки-кун! – зовет он фотографа. – Если еще раз сюда зайдем, надо будет с пивом прогуляться. Хорошие кадры получатся – с русским биром по Сахалину…
На открытой площадке рядом с «чертовым колесом» – нечто похожее на эшафот в стиле хай-тек с шестами и канатами. Под эшафотом дежурит оторванного вида девица и, позевывая, читает что-то из Генри Миллера. Огромный полураскуроченный кассетник «Сони» на ящике рядом затапливает окружающую среду грязно-тяжким, как жидкий асфальт, «Раммштайном». Над девицей надпись: «Для лиц до 16 лет».
Довольно долго я не могу сообразить, что все это означает.
– «Ка-та-пуль-та»… – снова зачитывает любознательный Мураками. – Типа «банджи» наоборот. То-то я смотрю, ни одного желающего не видать…
– А что, Харуки-сан, – подзадоривает Цудзуки. – Может, с сахалинским пивом – да на русскую катапульту? Вот это будет кадр!
– Я – пас, – мрачно улыбается Мураками. – Перед ужином пиво не пью. Но тебя, если что, могу на видео снять.
И красноречиво машет видеокамерой.
– По-моему, эта штука на таких, как я, не рассчитана… – Толстяк заботливо хлопает себя по животу. – Да и кто я такой? Всего лишь фотограф. Ценность материала, понимаешь, не та… И вообще, разве на ужин еще не пора?
За ужином Цудзуки-сан, заедая водку пельменем, рассказывает, как ходил в Токио на тайский массаж.
– Отличная штука. Только жаль, цены бешеные: полный курс на Роппонги – пятьдесят тысяч иен! Дешевле до Таиланда доехать…
– Цудзуки-кун, – вздыхает марафонец Мураками. – Когда ты уже поймешь, что за деньги похудеть невозможно? На свете существует только два способа похудеть: меньше есть и больше двигаться. Других путей не бывает! Побежишь со мной завтра утром вокруг гостиницы?
Юми-сан вставляет свои пять иен:
– Харуки-сан? Так тебе вообще никогда массажа не делали? Даже простого «сиацу»?
– Да зачем мне…
– Но это ведь не только для похудания. Это знаешь как приятно! Особенно после работы, когда плечи затекают. А сделали тебе массаж – и ты потом три дня как новенький!
– Ну не знаю. У меня плечи не затекают. И вообще не люблю, когда меня руками трогают.
– Это ты так говоришь, потому что не пробовал никогда, – убежденно заявляет Цудзуки. – А ты попробуй!
– Да ну. Я лучше в бассейн схожу… – Мураками хитро смотрит на меня. – Вот, Дмитрий, видишь, какие странные у них разговоры. А все потому, что они оба заядлые холостяки!
– Понимаю, – киваю я. – Очень знакомо…
– Что поделать! – вздыхает Цудзуки. – Видно, такие уж у нас характеры ужасные.
– А может, просто идеалы слишком завышенные? – предполагаю я.
– Это точно! – грустно кивает Юми-сан. – Идеалы, я считаю, нужно устанавливать как можно ниже. Тогда все будет в порядке. Вот знаете, как порог у входа в дом? Чем ниже порог, тем больше народу зайдет…
– Как заметил один знаменитый писатель, – улыбаюсь я, ни на кого не глядя, – «в моем доме – две двери. Одна вход, другая выход. Люди входят ко мне через вход – и уходят через выход»… Если так считать – какой же порог, по-вашему, нужно строить на выходе?
– Как можно выше, – говорит Юми-сан.
– А ну его, этот выход! Может, его вообще замуровать? – бубнит Цудзуки, налегая на крабовый салат.
– Боюсь, тогда получится очень странный дом… – хмыкаю я и наконец гляжу на Мураками. Тот, безучастно улыбаясь, молча приканчивает жареную горбушу.
Когда расходимся спать, Цудзуки вручает мне майский номер журнала «Title».
– Если кто будет на улицах спрашивать, зачем фотографируем, – показывай вот это. Не знаю, как здесь, но в Японии обычно срабатывает…
Перед сном, листая журнал, натыкаюсь на репортаж о похождениях веселой троицы по острову Эносима в окрестностях Токио. На острове, пишут Мураками и Юми-сан, расплодилось очень много бездомных кошек. Летом еще их подкармливают заезжие туристы, но зимой еды не хватает, и многие умирают от голода. Поэтому на улицах нередко можно увидеть ящики с прорезью для монеток, фотографией мертвой кошки у обочины и надписью: «Чем больше на острове кошек, тем хуже живется каждой из них. Сдавайте пожертвования на стерилизацию ваших четвероногих друзей! Комитет по спасению и захоронению бродячих кошек Эносима».
