разыскали да приехали с благодарностями… Правда, из бывших пленных там двое старичков всего было, остальные все молодые, дети да внуки тех самых, которым отец йод да бинты тайком таскал. Поглядели они, видно, на наши условия да и купили отцу хорошую квартиру. Тоже из благодарности, значит. Уж как он отказывался! Кое-как мы его только уговорили. Потом все же переехал туда, чтоб молодым не мешать… Мы, правда, если по-честному, схитрить с сестрой хотели, разменять ту немецкую квартиру на две, да он не дал. Тоже из принципа. Раз, говорит, мне купили, я там и жить должен. Иначе обман получается. Мы уговаривали — он ни в какую. Ужас, как уперся. Представляете, как нам с сестрой обидно было? Вот такой он и был во всем, мой папа…
Всхлипнув тихонько, будто приличия ради, она утерла пальчиком слезу из уголка глаза, тут же улыбнулась и подвинула Надежде вазочку с вареньем:
— А вы пейте чай, пейте! Может, вам горяченького подлить?
— Нет, спасибо. А Алиса что, тоже очень хотела дедову квартиру? Для нее он тоже ее менять не хотел?
— Да он Алиску, знаете, вообще как-то не жаловал. А почему — не знаю… Внучка ведь она ему! Хотя она у меня девушка такая — слова за просто так из себя не выпустит. И сейчас вот молчит, молчит все… Я уж и так с ней, и этак! Думаю, она переживает из-за мужа, из-за Сашечки… Да и он тоже хорош! Обиделся он, видите ли! С дедом на пару! А что, что она такого сделала-то? Для него же и старалась, чтоб достаток в семье был… Да она с этого Саши, между прочим, пылинки сдувала! Такая была пара красивая! А он…
— А что она такое сделала-то?
— Да я ж говорю — ничего особенного! Когда они с Сашей к деду переехали, нашла в его документах адреса тех немцев, что к нему приезжали, да и написала им всем письма. И ничего такого особенного в тех письмах тоже не было, голая правда одна. Что живет, мол, ваш спаситель бедно очень, хоть и в хорошей квартире, вами купленной, что пенсия у него крохотная, что лекарства дорогие… Вам, мол, носил их тогда, жизнью рискуя, а себе теперь купить не может. Все, все ведь правда это! Ну, и номер счета своего в банке сообщила. Единственную только неправду и написала, что это дедов счет…
— Ну да. Единственную, но зато какую! — тихо пробормотала себе под нос Надежда.
— Что вы говорите?
— Да ничего, это я так… И что потом? Немцы начали деньги присылать?
— Ну да… А что в этом такого? Она ж не на себя одну тратила! Она ж и деда хорошо кормила, и Сашу с иголочки одевала. Даже лучше чем себя, между прочим! Он еще все удивлялся, что жена так много зарабатывает…
— А потом что было?
— А потом деду письмо пришло. Немцы, они же дотошные! Один нашелся такой зануда и решил проверить, все ли его деньги поступили на отцовский счет… А у него никакого такого счета и отродясь не бывало! Ну, папа тоже правдолюбец еще тот был, быстренько всю правду раскопал. Кричал на Алиску так, что весь дом переполошил. И даже палкой замахивался. Пришлось ей съехать, конечно. Да еще и Саша чего-то задурил… Не буду, говорит, с тобой больше жить, и все. А вы как думаете, может, у него просто другая появилась?
— Я не знаю. Вряд ли. — Потупив взор в чашку с чаем, тихо проговорила Надежда.
— А еще Алиска очень переживала, что дед и впрямь свою угрозу исполнит и завещание на квартиру напишет. Отдаст ее государству, или тем немцам, например, вернет. А что? Он мог такое сотворить, у него б не задержалось… А еще Петечка недавно рассказывал — это друг у них такой есть, они его Питом зовут, — что вроде как и на Сашу дед собирался квартиру свою отписывать…
— А с чего он вдруг так решил, этот ваш Пит?
— Да якобы Саша ему сам об этом сказал. Он после того случая, когда дед Алиску палкой выгнал, все захаживал к нему, продукты носил, лекарства, корм для собаки, ну, и все такое прочее. Сам-то папа далеко от дома не может уходить, ноги не держат. Так только, во дворе с собакой прогуляется рано утром да вечерком…
— А вы разве ему не помогали?
— Да я бы помогала, конечно, только Алиска запретила мне туда ходить. Раз, говорит, отказался от нашей помощи, пусть сам теперь и живет, как хочет, со своими дурацкими принципами… А когда узнала, что Саша к деду ходит — ух, как сердилась! Уж зря ей Петечка об этом рассказал, наверное. Уж смолчал бы лучше. Чего ее злить-то зря? У нее и без того все наперекосяк пошло. И с квартирой этой дедовой, и муж из хомута ни с того ни с сего выпрягся, и чего ему не хватало?
— А раньше что, в хомуте ходил, что ли? Как конь?
— Ой, а то вы мою Алиску не знаете! Она ж по-другому не умеет. Мы все вокруг нее на своих поводках ходим. И я, и Саша, и даже Петечка…
— А этот… Петечка ваш, он чей больше друг, Алисы или Саши?
— Ой, да разве их поймешь? Вроде с одной стороны он Сашин еще со школы друг, а только каждую свободную минутку около Алисы торчит. Он вообще мне очень нравится, Петечка этот. Неказистый, правда, зато Алиску хорошо понимает и любит, только в рот ей и смотрит. Ей бы такого мужа, Алиске-то. Чтоб поводку своему сам радовался. А что? Так ведь не бывает, чтоб все сразу. Чтоб и красивый был, и рядом на поводке шел. У красивых мужиков свои придури. А она этого не понимает никак — подавай ей обратно Сашу, и все тут. Что делать, если она такая вот выросла — никому своего не отдаст. Что к ней в руки попало, то при ней и остаться должно. А что — тоже принцип. Вся она в деда пошла, такая же упертая.
— Ну да. Только принципы у них разные получились. Прямо противоположные.
— Ну так она ж все-таки женщина… Она все для семьи старалась! Ой, да для любого мужика такая жена — просто подарок настоящий!
— Ну да. Подарок… Конечно же, подарок… — задумчиво поддакнула ей Надежда.
— Так и я о том же говорю! И все так думают! Один Саша у нас самый умный оказался, видишь ли! Ушел он! Жену бросил! Да разве таких жен бросают, скажите?
— Не знаю. Нет, наверное.
— А я вот все никак не спрошу… вы с Алиской в институте вместе учились, да? Смотрю-смотрю на вас, никак припомнить не могу?
— Нет, не учились…
— Работали вместе?
— Нет, и не работали.
— А… А кто вы тогда?
Надежда так и не успела рассказать Алисиной матери, кто она есть такая и что привело ее в этот дом. Хотела правду рассказать, да не успела. В прихожей громко хлопнула дверь, и нежно-властный женский голосок, продолжая, видимо, еще начатую за дверью фразу, поник звонким колокольчиком к ним на кухню:
— … А я говорю, что он у тебя тогда свою куртку оставил! Именно у тебя! Он не помнит, а я помню! И именно она, эта куртка, оказалась рядом с дедом!
— Да не было у меня никакой куртки, Алис! Ты что-то путаешь! — виновато пробубнил в ответ звонкому колокольчику знакомый Надежде голос. Вскоре и обладатель этого голоса нарисовался в кухонном проеме, возник нелепым колобком, уставился на нее удивленно.
— Ой, Петечка! Вы уже пришли! А вас тут вот гостья дожидается…
— Кто там пришел, мам? — выглянула из-за спины стоящего в дверях Пита Алиса. Отодвинув его небрежно, как тумбочку на колесиках, в сторону, она прошла на кухню, начала молча рассматривать гостью. Надежда тоже не отказала себе в любопытстве, уставилась на Алису оценивающе. Что ж, и правда, красивая. Правда, необычная. Легкая и прозрачная, как весеннее облачко. Летучие светло-рыжие колечки кудрей спутаны красиво и вроде бы небрежно, но за небрежностью этой столько изыска прячется, что так и тянет их рукой потрогать, ощутить их ласковую упругость. И кожа на лице необыкновенная, будто золотом светится. И косметики — никакой, лишь губы сияют перламутром, светло-рыжим, под цвет волос. Даже ресницы не накрашены, и оттого большие зеленые глаза в окружении их густых белесых пушинок кажутся будто странной дымкой подернутыми, совершенно прозрачными, как у холодной царевны-Несмеяны из детской книжки. Хотя и есть в этих глазах что-то такое… злобное. Обволакивающее, как белый горький дым от костра. Или как липкая паутина, в которую попади только, и назад уже не выберешься. Запутаешься в
