— О, Тревор, — сказала она, не в силах сдержать улыбку. — Не дури.
— Марта, — прошептал он. — Повернись.
— Зачем?
— Повернись, — настаивал он. — Повернись к стене. И только тут, словно от пронзительного визга, она очнулась. До смерти уставшая, она недооценила ситуацию. Какой контроль! Она же не в мире цивилизованных людей, а в темных душных джунглях! Моментально прозрев, Марта разгадала причину его поразительно болезненного вида: так проявлял себя недуг жадности, ненасытной и страшной. Рубин был единственным шансом на благополучие в обществе, которое хлопнуло перед ним все двери, и терять этот шанс он не собирался. То, что она по наивности приняла за спор о моральных ценностях, в котором ей легко было бы победить, на самом деле выказало себя дракой — зубами, когтями, за горло, до смерти. Эта ошибка могла бы показаться пустячной, если бы теперь; угрожала ей гибелью. Мало того, присутствие Ставро, как ни парадоксально, было гарантией ее безопасности. Теперь, когда его нет в живых, хищник, с которым она отказалась сотрудничать, вот-вот готов ее уничтожить. Ее, Марту Хевенс, собственное неповторимое «я»! Этому невозможно поверить, она и не могла: можно верить лишь в себя живую. А ему сойдет; рук, потому что все в его пользу: отсутствие свидетелей, тай время. Он бросит ее тело, вместе с телами Ставро и Якова, в услужливо открытый гроб, опустит крышку, и еще два незнакомца пополнят компанию принцессы. Шарлотта, погребенная двести с лишним лет назад, через несколько минут будет мертвее ее, Марты Хевенс.
— Если бы ты помогла мне! Если бы ты только помог, мне! — кричал он высоким, напряженным голосом. — Нет, стоишь здесь как пай-девочка, идиотка. Из-за тебя мне придется нести рубин к барыге, скупщику краденого, и он обдерет меня, обдерет как липку, все труды прахом! — Он с искренним отчаянием обвинял в этом ее, Марту! — Из-за твоей тупоголовости я получу лишь десятую часть того, что мог бы! Из-за тебя!
— Пожалуйста, — с трудом выговорила она, — пожалуйста…
— Молчи! — дико закричал он. — Не обещай ничего! Молчи! Я тебе не верю! Ну-ка, лицом к стене!
— Нет… — вяло запротестовала она.
— Ты сама, сама виновата! — В его голосе уже звучало безумие. Повернись же, черт тебя подери!
— Нет, — твердила она бестолково, отходя от него, пока не уперлась спиной в стену. — Нет, нет, нет!
Оглушительно грохнул выстрел, но она осталась стоять. Видимо, уже мертвая или, по крайней мере, смертельно раненная, некоторые опасные раны, говорят, причиняют мало боли. Но нигде ничего не болело, и она подумала, не станет ли больно, когда она начнет падать, но продолжала стоять, ополоумев от страха. Пахло порохом, она смутно подивилась, что еще может различать запахи. Целая вечность истекла, странно ассоциируясь с тонкой струйкой дыма, стелющейся по усыпальнице. Но дымок вытекал вовсе не из того револьвера, который сжимал в руке Тревор… Потребовалось еще время, чтобы измученный разум осмыслил происходящее. Тревор, призрачно белый, стоял и смотрел на нее; по груди его медленно катился красный, как у Якова, рубин, а Ставро, по-прежнему лежа, упирался локтями пол и, уму непостижимо, все еще держал револьвер, из дула которого тянулся дымок…
В этот-то миг что-то внутри Тревора надломилось, и он стал падать: подогнулись колени, он подставил руку, но она не выдержала тяжести, и он рухнул, внятно стукнувшись лбом. А кода она снова посмотрела на Ставро, тот лежал неподвижно, совсем как раньше, только теперь головой склонившись на левую руку. Тут Марта и соскользнула на пол, как платье соскальзывает с вешалки…
— Часы ее, видимо, при падении остановились, так что трудно было сказать, сколько времени она пролежала в беспамятстве.
Придя в себя, она долго сидела. Потом, наконец, встала, держась за стену, и огляделась. Фонарь на треножнике горел мощным, ровным светом, яркость которого усугубляла безмолвие и сой кошмара, царившего в склепе. Усталость прошла, смерившись неестественной, как бы ниспосланной свыше четкостью восприятия, и Марта твердо знала, что и как ей следует делать.
Подойдя к Тревору, она встала перед ним на колени и попробовала найти пульс. Лица его, благодарение Богу, она не видела и ни за что на свете не согласилась бы сейчас видеть. Минуты через две она поднялась, подошла к Ставро, склонилась и над ним. На этот раз, однако, он действительно умер, успев так эффектно сравнять счет и мимоходом спасти ее, Марту. То, что Тревор не позаботился удостовериться в смерти, за которую он принял обморок Ставро, видимо, было характерно: поспешные умозаключения — его ахиллесова пята, и в жизни, и в смерти… Сердце дрогнуло. Нет, нельзя позволять себе думать о нем…
Медленно поднимаясь на ноги, она прикидывала: место глухое, пройдут годы, прежде чем кто-нибудь снова ступит под эти своды. Она может уйти, закрыв за собой запоры, оставив тела нетронутыми. Но тогда каменный склеп с его обитателями будет преследовать ее всю жизнь, днем и ночью! Нет, у нее нет сил жить с такой тайной. Легкого пути отсюда не существует. Придется сообщить в полицию.
Приняв решение, она лихорадочно взялась за дело, все еще поддерживаемая, руководимая какой-то внешней силой. Встав на колени перед Яковом, Марта подняла рубин, в первый и в последний раз ощутив в руке это крошечное исчадие ада. После двухсотлетнего заточения ему понадобилось меньше часа, бы проявить свою сатанинскую силу: две смерти — достаточное тому подтверждение.
Снова спрятать его во тьму, где зло бессильно! Марта торопливо оглядела костюм Якова: на полах кафтана были низко сажены два кармана, прикрытые большими клапанами. В ближайший карман она сунула камень, поправила клапан и потом заставила себя сделать то, что оказалось менее неприятным, чем она боялась. В самом деле, она не почувствовала ничего, же отвращения. Так давно умерший, Яков потерял все свойства человеческого тела и весил не больше десяти-двенадцати фунтов. Она легко подняла его, вложила в разверстую дыру под мраморной крышкой и опустила руки, позволив телу упасть. Послышался легкий шорох, одновременно и мягкий, и ломкий; словно упал сухой лист, завернутый в шерсть.
Потом Марта взяла деревянный молоток и стала сбивать клинья так, чтобы они падали внутрь мраморной коробки, а не наружу. Осторожно и аккуратно она сбивала их, один за другим, и крышка опускалась равномерными толчками. Когда остался только один, она бросила в узкую щель гвозди и два лома, Этот последний клин никак не поддавался, будто назло ей. Она стучала по нему снова и снова с тупой настойчивостью отчаяния. Нельзя оставить и намека на то, что гробницу открывали, нельзя, нельзя… И вдруг клин поддался и влетел внутрь. Крышка жутко ухнула. Но никаких повреждений, которые бросились бы в глаза, не случилось, и оставалось молиться, чтобы одни только невнимательные взгляды останавливались на гробнице в грядущем. Вряд ли полиции придет в голову как-то связать историю принцессы с происшедшей трагедией. Разве что немецкие пинкертоны лучше, чем она думает, осведомлены о подробностях родной истории…
Из последних сил, руками и ногами, она сгребла мусор на прежнее место, за гробницу, чтобы скрыть под ним последнюю строку эпитафии. Может, это и пустая предосторожность, но все-таки…
Взяв фонарь и молоток, Марта шатаясь пошла к выходу и из последних сил преодолела ступеньки, оступаясь, торопясь, словно уходя от погони. И ни разу не обернулась туда, где темный силуэт принцессы в слабом свете почти уже унесенного фонаря с непобедимой грацией царил над двумя новыми молчаливыми сотоварищами.
Марта вышла в дождь и туман постаревшая, будто пронеслось много лет, а не сколько-то там часов. Сумрачное небо не позволяло и предположить времени суток.
Где-то недалеко от дворца она приостановилась и последним усилием бросила деревянный молоток — далеко, насколько могла, наугад, взглядом проследив его падение в зелень, как в глубокую воду.
Глава 20
— Будьте любезны, фройляйн, перечитайте ваше заявление и подпишите его. — Начальник вюрцбургской полиции подчеркнуто вежливо подал Марте несколько машинописных страниц.
— Просмотрите, мисс Хевенс, — вмешался полковник Грэхэм из консульства США, сидевший сбоку
