человека же.
Превратился в убийцу.
7
Три дня, последовавшие за военным советом, принесли беспорядочные хлопоты свите и штабу Цесаревича. Грибоедов бесцельно ходил по дому, по усадьбе, слушал и не слышал, смотрел и не видел. Окружающим он казался рассеянным и ненужным, лишним, они старались не замечать его, он был занозой, неприятным и непонятным включением, инородным телом.
Сам Грибоедов чувствовал себя скверно, к бесцельному ожиданию прибавились легкий жар, ломота в суставах. Имела ли хворь причиной холод и сырость, царившие во флигеле, или переутомление последних недель, но он махнул рукой на всю суету и сборы-не сборы и на несколько дней слег в постель. Управляющий имением, взявший в обязанность опекать единственного статского (он просто боялся показываться на глаза Великому Князю и военным), принес, по просьбе больного, несколько книг из библиотеки отсутствующего хозяина поместья. Тот, видимо, отечественную словесность не жаловал, имел слабость к французской. Книги были: Парни, Расин, Ронсар и прочие. Стихов Грибоедов читать не стал; обнаружив томик Вольтера, взялся было за фернейского насмешника, но вскоре отложил и его. Чтение не отвлекало, чтение раздражало. Гладкие фразы, изящество, остроумие – все это казалось неуместным и неприятным, как смех на поминках. Отвлекало легкое полузабытье, то и дело накатывавшее на него и мягко размывавшее сознание.
В минуты бодрствования вспоминался военный совет – каким-то комком, путаницей лиц и мундиров. Комок топорщился шпорами, гудел бесконечно-бессмысленным словом тарабарского наречия.
Усилием воли он отгонял это досадливое гудение и вновь погружался в забытье.
Так продолжалось два дня. На третий день, в послеобеденное время, больного, в очередной раз, навестил управляющий. Он с неодобрением покосился на нетронутый обед, покачал головой. Грибоедов закрыл глаза, притворился спящим. Но управляющий вдруг сказал:
– Вы, ваше превосходительство, поели бы чего, а то сил не достанет. Вам, я чаю, скоро в Петербург отправляться.
Это было неожиданно, так что Грибоедов перестал притворяться, открыл глаза:
– С чего вдруг?
Управляющий замялся.
– Да вот... – он запнулся. Грибоедов выжидательно смотрел на него, и старик заговорил снова, видимо, ему и самому очень хотелось поделиться с гостем новостью.
– Случилось, сударь, случилось, – он прокашлялся. – Вести из Петербурга нынче пришли...
Грибоедов сел на кровати.
– Какие вести? – спросил он. – Кто прибыл?
Управляющий неловко пожал плечами.
– Военные как будто. Трое. Я, ваше превосходительство, их только из окна и видел.
– А что – Великий Князь посылал в столицу?
Управляющий приблизился к постели, оглянулся зачем-то и, понизив голос, торопливо заговорил:
– Да ведь то-то и оно, ваше превосходительство, что приехали не из наших, а из тех. Из мятежников, стало быть. Вот ведь какая штука. Их ведь его высочество тотчас под караул-то и посадил, а сейчас все наши у него. И вроде к походу приказано готовиться, а Константин Павлович гневны-с... – Наклонившись к гостю, старик сказал едва слышным шепотом: – Брата его высочества, Николая Павловича, вроде как жизни решили...
Позже Грибоедов, вспоминая эти дни, понял, что втайне давно был готов к этому известию, ожидал его. Все же на какой-то миг он словно застыл от слов управляющего, и лицо его – он почувствовал – передернуло судорогой. Управляющий испуганно отшатнулся.
– Ваше превосходительство, водички вот, водички вот выпейте, – забормотал он.
– К черту, – сказал вдруг Грибоедов ясным спокойным голосом. – К черту водичку. Не сочтите за труд, сударь, пришлите моего лакея. И – благодарю за заботу.
– Не следовало бы вам вставать сейчас, ваше превосходительство, – управляющий с сомнением покачал головой. – Больны ведь вы, слабы. Вот и лицо, не в обиду будь сказано, желтое и прозрачное, ровно воск. Уж полежали бы. Хоть до вечера.
Грибоедов холодно взглянул на него. Старик замолчал, кивнул головой и вышел из комнаты.
Одевшись, он не сразу отправился в дом, к Великому Князю: его не приглашали, возможно, не хотели тревожить больного, хотя, скорее, он просто раздражал всех (и Константина в том числе) своим присутствием. Следовало решить: идти ли к Великому Князю самому, без приглашения, или же сидеть здесь до вечера, и пусть все идет, как идет.
Он ближе пододвинул кресло к камину, сел. Протянул к огню зябнущие руки.
– Да-а, Алексей Петрович... Нешто война в России?
Внезапная злость охватила его при очередном воспоминании о генерале Ермолове. Знал, знал старый лис, куда посылает своего чиновника! Сам-то небось выжидает, словно ничего не произошло. Приказ Великого Князя выполнен, Великий Князь... Неожиданная мысль заставила Грибоедова выпрямиться.
А ведь уже не Великий Князь! Ежели управляющий не ошибся, не принял за правду досужие сплетни (ах, уж эти мне военные! почище девиц сплетни любят!), то, стало быть, отныне, Константин Павлович – Император Всероссийский, Самодержец... И на трон возвели его мятежники!
Грибоедов расхохотался, и в смехе его не было ни грана веселья, невеселый получился смех, леденящий самого смеющегося. Ах, господа мятежники, инсургенты российские! Как просто у вас все получается. Николай убит, престол – Константину («Ура, Константин!»), манифест о свободах, конституция, и... Веселись, Святая Русь, воля тебе дарована законным государем!
А того не подумали, господа инсургенты, что, может быть, силой возвести на престол не лучше, чем силой свести с него. Константин в бешенстве, надо полагать. Ему, категорически от власти отказывающемуся, власть эту силой навязывают. Ну, держитесь, благодетели...
«Парламентеров, возможно, пуля ждет, – подумал Грибоедов. – Хорошо, если не петля...»
Он поднялся со своего места, накинул на плечи шубу. Какие там, к черту, приглашения, до обид ли сейчас!.. В двери столкнулся со стариком.
– Что?.. – почувствовал, как сел голос, как схватили горло ледяные пальцы. Управляющий был бледен, на лице выступил обильный пот. – Что? Говорите...
– Беда... – выдохнул старик. – Беда, ваше превосходительство. Эполеты с них сорвали, в парк повели. Руки за спиной скручены...
– Кого повели? – тупо спросил Грибоедов, словно не понимая, что управляющий лишь подтвердил его давешнюю мысль.
– Да этих же, из Петербурга...
– В парк? – медленно повторил Грибоедов. – В парк... Ну да, конечно же, в парк... Куда же еще... – Он провел рукой по лицу, едва не сбив при этом очки. – А что – Великий Князь у себя?
Собственно, для чего он спросил это?
– Не ведаю, – управляющий пожал плечами.
– Х-хорошо...
– Не ходили бы вы сегодня, батюшка, – сказал управляющий. – Слабы вы еще, вон лицо какое. И руки дрожат. Это, ваше превосходительство, лихорадка. Беда просто. Отлежаться вам следует, чайку с малиной. А?
Грибоедов вздохнул.
– Ничего-ничего, – он улыбнулся. – Тут идти-то... – Он отстранил управляющего и решительно направился к выходу.
Ступени скрипели под ногами так, что казалось – вот-вот рассыпятся, и это ощущение нисколько не улучшало настроение. День был пасмурным, тусклым. Мокрый снег множеством ног превращен был в грязное месиво. У крыльца господского дома толпились солдаты. Грибоедов, поднимаясь по ступеням, механически отметил, что лица у многих были растерянными.
В передней он остановился. От быстрой ходьбы перехватило дыхание. Передняя была полна офицерами. Его заметили, и негромкие разговоры смолкли, словно присутствие нового человека вспугнуло собравшихся.
