доктор?
— Нет, ни в коем случае. Просто посидите. Очень вас прошу… — В его глазах, ставших очень добрыми, что-то загорелось.
Он был рядом. По-мальчишески застенчивый, уставший, идол, достойный поклонения. Он взял руку женщины в свою — нежно, без всяких претензий.
Карину совершенно обезоружила его робость.
«Я же сумасшедшая!» — пытаясь образумить себя, мысленно прокричала она, но ее красивая грудь под накрахмаленным халатом предательски волновалась, губы, ожидавшие поцелуя, сделались сухими.
«Если это должно случиться, то пусть случится теперь! Я совсем не владею собой! Какое величие души у этого мужчины!»
— Какая ты красивая, — говорил он после того, как она отдалась ему. Она все еще не могла опомниться от неожиданности, от того, что все это случилось. — Какая ты у меня красивая, — повторил он тихо, с восторгом, присущим лишь подлинному благоговению.
И когда он ушел оперировать, медсестра из приемного отделения, торжествуя, сказала, что кофе со спиртом следует запатентовать как уникальное бодрящее средство, только она не знает, сколько ложек сахара надо на чашку кофе.
— Много, — сказала Карина и ушла в свою комнату, чтобы собраться с мыслями.
От неожиданности?
От счастья?
От стыда? Нет, напротив, она бессознательно гордилась выполненной миссией — ведь она вернула его в операционную.
До сих пор у Алпа не было причин жаловаться на жену, сейчас такая появилась бы, но он, конечно, ничего не заметил. Так бывает с самоуверенными людьми, которым сопутствует удача, которые нравятся другим и самим себе. Но трещина в их отношениях появилась еще до рождения Илгониса и продолжала расширяться по мере того, как Карина узнавала мужа. Он не был тем, за кого выдавал себя до свадьбы и каким она его тогда видела. Алп, правда, и не притворялся — таким он, наверно, был всегда, только Карина, должно быть, по молодости и неопытности, раньше этого не замечала. Иногда ей казалось, что настала пора разводиться, но в решающую минуту она всегда отбрасывала эту мысль, вспомнив о том, что ее родители прожили долгую жизнь, хотя и как кошка с собакой, к тому же у Илгониса с отцом был хороший контакт и врозь им было бы трудно. Сын и охота — вот, пожалуй, и все, что Алп любил по-настоящему. И если даже ей повезет и она выйдет замуж еще раз, что станет с мальчиком?
Она была уверена, что связь с хирургом Наркевичем — это всего лишь порыв, который можно оправдать сложившейся тогда ситуацией.
«Радуйся, что бог ниспослал тебе хоть краткий миг бескорыстной любви, ведь это редкое благо».
Однако уже на следующий день он разыскивал Карину по телефону, зашел в отделение — в восторженно-приподнятом настроении, забыв о том, что после дежурства ему полагается выходной.
Сам собой напрашивался вывод, что он будет приходить еще.
Он считает меня шлюхой, плакала она, чувствуя себя оскорбленной, но после нескольких его звонков все же согласилась встретиться. Ей казалось, что так она сможет поставить все на свои места в их отношениях, ведь в отделении вот-вот могли вспыхнуть сплетни — фанатичный Наркевич был в центре внимания всего медицинского персонала больницы.
Дальше было банальное посещение кафе на окраине, и она ждала, что он предложит ей такое же банальное свидание на квартире какого-нибудь разведенного или неженатого коллеги, который даст ключи часов до девяти вечера, но этого не последовало, и Карина уже готова была поверить, что действительно значит для него гораздо больше, что она для него — та единственная женщина, которую, к сожалению, мужчина обычно встречает в зрелом возрасте и которой уже не суждено стать его женой.
Карина пришла на свидание с намерением сказать: «Нет! Никогда больше! Я не желаю, у меня ведь есть семья!» Но, увидев, как он беззащитен, робок и какое благоговение светится в его взгляде, не смогла его отвергнуть. Кроме того, ей льстило, что столь необыкновенный мужчина — у ее ног. Скоро она поняла, что он ищет в ней не только женщину, но и доброго друга, с которым можно быть откровенным, не боясь предательства.
Она ясно осознала свою миссию и испытала от этого удовлетворение — ведь ни дом, ни работа не могли ей дать ничего подобного. Имей она близкую подругу, с которой можно было бы поделиться, она сказала бы: «У нас все не так, как у других. Другие сначала три раза встретятся и лишь потом переспят, а мы сначала переспим, а потом три раза встретимся».
Спулге, жене Наркевича, с которой он ее потом познакомил, Карина не завидовала: постоянно жить с этим комком нервов, с этим капризным ребенком, должно быть, трудно, слишком много в нем противоречий.
«Двенадцать лет! Неужели он не замечает, что я старею, или только притворяется?»
Она уже не боялась, как вначале, что он бросит ее, и тогда жизнь в чем-то утратит смысл. Если бы так случилось, она, наверно, кинулась бы в водоворот приключений, чтобы как-то заполнить пустоту, но он по- прежнему оставался верным и нежным, и она понемногу осмелела и решилась привязаться к нему сильнее.
Воспользовавшись статусом прочной семьи, она взяла на себя кое-какие мирские заботы профессора и пребывала в уверенности, что жертвует собой ради него, более того — ради медицины. Жертвенность, которой от нее никто не требовал, делала ее в собственных глазах значительнее, в ней она стала видеть смысл своей жизни, но от сына она отдалилась так же, как уже отдалилась от мужа, хотя со стороны это не было заметно.
И все же она отказалась перейти работать в клинику Наркевича: инстинкт самосохранения подсказывал, что, находясь все время возле него, она скорее потеряет его — исчезнет неповторимость и тайная романтика редких минут близости.
— Правда нужна лишь тому, кто надеется с нее что-нибудь сорвать. Неправда строится для того же. В сущности, это сестры-близнецы, только одна из них блондинка, другая — брюнетка.
Во время свиданий он засыпал ее своими парадоксальными афоризмами, которые никогда не произносил в другом обществе. Это ее развлекало: подмеченные им нелепости жизни были охарактеризованы очень точно. Наркевич обладал феноменальной памятью: он никогда не записывал афоризмы, а просто откладывал их на задворках памяти и, встретившись с Кариной, стрелял ими, словно праздничными ракетами. Позднее она стала подозревать, что является всего лишь громоотводом, в который небо разряжает излишки своей энергии, однако ей хотелось думать: он сочинил это ради нее, так думать ей было просто необходимо.
— Лечение у нас бесплатное, гробы — за счет клиентов. Берегите профсоюзные средства!
— Послы — порядочные люди, которых отправляют за границу лгать в интересах своего государства.
— Каждый хочет выделиться или стать хотя бы светящейся точкой, о которую любопытные обожгут пальцы.
— Хирургия — это не просто перетаскивание камней. Это перетаскивание камней по веревке, натянутой высоко над ареной.
Юмор в парадоксах Виктора таял постепенно, но безвозвратно. Он пытался юмор заменить каплями желчи, даже агрессивностью.
В последние годы у Наркевича бывали мучительные дни глубокой депрессии, которую он потом объяснял перенапряжением. В клинике всегда чего-то не хватало, всегда что-нибудь плохо отремонтировано (о том, что ремонт может быть и качественным, помнят лишь старшие поколения), часто конфликтовали средний и младший медперсонал: то между собой, то с больными. Но Карина думала, что больше всего профессора терзает редкая возможность оперировать. Загруженный мелкими, никчемными делами, конференциями, собраниями и приемами, попусту тратя время и получая к тому же на десерт неприятности в семье, Наркевич превратился в комок нервов с сильным детонатором внутри. Последствия взрыва могли быть ужасными, но пока, правда, профессор был лишь несдержан, мелочен, высокомерен и невнимателен к другим — в свои черные дни он переставал считать людей людьми.
Когда депрессии стали повторяться, Карина и Спулга решили, что он болен какой-то неизлечимой
