вбок, и сделав лихой разворот, он снова устремился в сторону дома.
Лелька безучастно смотрела в окно — ей виделся мир в абсолютно серых тонах. Она не обратила никакого внимания на нелогичное поведение Игоря. Пуглов нагнулся и заглянул в лицо приятеля — он не мог постичь выкрутасов Ройтса.
— Алик, дай сигарету, — обратился к нему Ройтс. Прикурив, сказал: — Смотри, Алик, зажигалку-сучку, я, оказывается, засунул в спешке во внутренний карман. Вот она! Нервы, черт бы их побрал.
Пуглов снял с головы шляпу и, отклонившись вбок, посмотрел в зеркало. Глубокая, наполненная спекшейся кровью, рана по форме напоминала запятую.
— Неплохую память о себе оставил ювелир, — Ройтс слизнул с губы капельки пота.
— Мы сваляли большого дурака, — сказал Пуглов, — Нам не надо было его там оставлять. Ему теперь все равно никто не поможет, а нам он может напакостить.
— Конечно, его надо было бы отправить к Ване-Ножичку, но что сделано, то сделано. Не надо только об этом думать, — Ройтс сказал это с прицелом на Лельку. — Когда думаешь, становится жутко от мысли, что не все следы за собой убрали.
— Не все следы, — чуть не плача, передразнила его Лелька. — Два таких шкафа не могли утихомирь одного пьяного пожилого мужика. Сами в повидло вляпались и меня под статью подвели. Завтра же в газетах появится мой фоторобот. Теперь сиди и жди, когда придут арестовывать. Если сейчас я чего-нибудь не выпью, окончательно сойду с рельсов…
— Домой приедем, там и ужремся, — сказал Ройтс. — Кстати, у нас дома совершенно пустой холодильник, а я есть хочу…Давайте заедем в магазин и наберем много водяры и шашлыков. Как думаешь, Алик?
— Лично я сейчас выпил бы квасу, но от шашлыка тоже не откажусь.
— А меня тошнит от одного упоминания о жрачке, — Лелька взяла из пачки сигарету и закурила. Из глаз у нее снова полились слезы и она их не смахивала. Две полоски туши, словно траурные ленточки, не портили ее красивое лицо, а лишь подчеркивали его бледность…
На свидание к Рощинскому Пуглов с Ройтсом шли после сильнейшей попойки. Накануне они снимали стресс и, не считая Лельки, выпили четыре бутылки водки и две дюжины банок пива.
Рощинский при виде гостей почувствовал их бедственное положение и сразу же выставил на стол семисотграммовую бутылку джина.
Особенно было тяжело Ройтсу: после возвращения от Симчика он весь вечер скрещивал водку с наркотиками и потому пробор на голове не был столь безукоризнен и сердце напоминало о себе сильными аритмичными толчками.
Когда Пуглов рассказа о происшествии в квартире Симчика, наступила навязчивая тишина. Могучие щеки Рощинского обвисли еще больше и он едва сдерживал себя, чтобы не взять в руки обрез не разнести вдребезги «эти бараньи головы».
— Я чувствовал, что с вами нельзя связываться, — сказал Толстяк, продолжая безучастно смотреть за окно. Ваше дело — игра в наперсток и спекуляция презервативами на блошином рынке.
— Да при чем тут гондоны? — всполошился Ройтс. Ему стало совсем муторно. — Если бы ювелир, сволота, не бросился на меня первым, ничего бы этого не было.
— А это вы тоже должны были предвидеть. А сейчас я не знаю, что с вами делать…Что ж, будем сидеть и ждать, когда за нами приедет ОМОН и отвезет всех в подвалы. Поэтому давайте договоримся так: не вы меня, не я вас знать не знаем и видеть не видели. И пока дорожку ко мне забудьте.
— Когда надо тащить в лес Ножичка, вы зовете нас, — Ройтсу с трудом давались столь сильные экспромты. — У вас свой труп, у нас свой и оба — нечаянные. И вы защищались и мы делали это исключительно с целью самообороны.
— С той лишь разницей, что ко мне пришли, а в вашем случае все наоборот…
Ройтс проглотил упрек и, не говоря ни слова, пошел на выход. Пуглов поднялся и тоже направился к двери.
Оставшись один, Рощинский со свойственной ему дотошностью стал перетряхивать случившееся. И ничто в нем не затронуло настороженной струны. За свою физическую оболочку он давно перестал беспокоиться — устал от своего непомерно громоздкого живота, мясистых плеч, медлительно свинцовых ног.
Волновало его другое: у него не было наличных денег, чтобы рассчитаться с «баранами», как он про себя называл Пуглова с Ройтсом, и заплатить Авдеевой за уборку квартиры. А он уже скучал по банному дню, по тем светлым минутам, когда они с Авдеевой оставались наедине…
Глава восьмая
После убийства Симчика Волкогонова совсем потеряла равновесие. Она плакала и пила, пила и плакала. И только работа в магазине, за кассой, спасала ее от полной депрессии. Все, кто ее знал, заметили разительные перемены во всем ее облике. Особенно сдали глаза — под ними угнездились синие болезненные разводы. Вместо обычных серых искорок они излучали безнадежную маяту.
Пуглов заезжал в магазин и подолгу ее успокаивал. Говорил убедительно и на время ей становилось легче, но когда возвращалась домой, хандра снова брала за горло. Телевизор она вообще не могла на дух переносить: что ни передача, то о каком-то убийстве или разбое. Об убийстве Симчика сообщила местная информационная телепрограмма, после которой Лелька побежала в туалет, где ее до чертиков вытошнило.
В один из дней к ней на работу заявился Ройтс и сказал, что они с Пугловым собираются на авторулетку. Глядя на его бездумное, чисто выбритое лицо и крахмальной белизны сорочку, она поражалась — как это он так может? Неужели он настолько бесчувственный, что не понимает всей тяжести свершившегося?
А Ройтс действительно не мучился угрызениями совести. Все, что произошло в квартире у Симчика, отодвинулось в его сознании далеким миражом и каждая новая порция наркоты, принятая им, еще дальше отдаляла его от того дня.
С Пугловым они встретились возле казино.
— Снял небольшой банчок, — сказал Альфонс, устраивая свои длинные ноги в узком пространстве «опеля».
— Значит, деньги к деньгам, — и Игорь вырулив на главную улицу, поддал газу.
— Как они приходят, так и уходят, — философски заметил Пуглов. — Сегодня мы с тобой можем попытаться сорвать приз в пятьдесят кусков…
— У меня проблема с Лелькой, — отстраненно проговорил Ройтс.
— Я знаю, Игорек, но ты сам в этом виноват.
— Не пломбируй мне мозги. Что я — Бог? Я ей одно, она мне — другое, страшное…Не надо было ее привлекать.
— Давай об этом пока не будем. Ты в рулетку собираешься играть?
— Мне сегодня все можно, — Ройтс стукнул ладонью о баранку. — Любой подвиг мне по плечу, — сигарета вылетела в форточку, и, прокатившись за машиной, юркнула в кювет.
— Интересно, кто сегодня будет заправлять заездами?
— В прошлый раз был Роберт. Официант из «Рубинчика». А что это меняет?
— Если будет Роберт, он может нам подсказать, какую тачку лучше взять.
— А разве это для нас не все равно?
— А разве нет? От машины ведь зависит, будем мы участвовать в розыгрыше приза или останемся в качестве зевак.
— Ну, не знаю. Мне не кажется, что фортуну можно кидать, как хочешь. Если суждено нам пройти трассу, значит, пройдем.
— Пройти-то, может, и пройдем, только при этом у тебя под ногой не будет тормозов…И судя по оживляжу, в каком ты сейчас находишься, ты уже принял какую-то гадость…
— Анаболик и не более того, — Ройтс снова закурил. — Без расширенного сознания мировые рекорды не ставятся.
— А я бы тебе сегодня не советовал рисковать.
— Ты, Алик, своей Таньке советуй, а мне не надо.
