Саракш: Тень Странников

Контровский Владимир Ильич Саракш: Тень Странников

ПРОЛОГ

Задумавшись, Максим не заметил, как дошел от обиталища Колдуна – от подвала в дальнем конце разрушенного города – до центральной площади, где под присмотром Льва Абалкина остался глайдер. Слова саракшианина о нарушении вселенского равновесия мало тревожили Каммерера – он думал о радиоактивных монстрах. Не верить Колдуну оснований не было, к тому же Максим сам убедился в том, что «горячие воины» варваров существуют.

Они враждебны всем людям Саракша, думал он, враждебны только потому, что люди не могут жить там, где живут варвары, и наоборот. Двум настолько разным расам не ужиться на одной планете – людям надо дезактивировать заражённые территории (об этом Сикорски говорил ещё три года назад), а для варваров это смерть в самом прямом смысле слова. Так что – или-или. Вот только этого нам и не хватало, массаракш-и-массаракш! И кстати, как действует на «горячих воинов» пси-излучение, и действует ли вообще? Колдун об этом не сказал, а я не спросил.

Глайдер стоял на месте, но Абалкина возле него не было. Максим обошёл машину, заглянул внутрь. Грузовой отсек ощутимо фонил – значит, Лев уже загрузил туда «феномен» и, судя по тому, что радиация была вполне терпимой, чем-то его экранировал. Но где он сам? Неужели полез в туннели к голованам? Не слишком осмотрительно, надо сказать, особенно для прогрессора уровня Абалкина – а вдруг появится ещё одна варварская «телега»? Может, он просто зашёл в ближайший уцелевший дом, вон в тот? Хм, а домик-то знакомый…

Это был тот самый дом, и та самая комната – выцветшие обои, скукожившиеся то ли от жары, то ли от старости; рассохшийся паркет, выгоревший в углу; единственное окно без стекла. И самодельный деревянный стол, за которым сидел Гай и чистил автомат, мучаясь от синдрома лучевого голодания. Бедняги Гая уже три года как нет в живых, а колченогий стол стоит себе, как ни в чём не бывало – вещи обладают удивительной способностью переживать людей.

Максим подошёл к столу и коснулся пальцами его шершавой поверхности. Да, стол тот самый, и табуретка, на которой сидел Гай, та же самая, и вторая табуретка стоит там же, где стояла три года назад. Здесь ничего не изменилось – ничего, – только Гай никогда уже не сядет за этот стол…

Снаружи, за окном, что-то метнулось, словно невидимая птица взмахнула крылом. Максим быстро переместился к оконному проёму, готовый ко всему, и вдруг почувствовал, что в комнате кто-то есть. Он медленно повернул голову и замер.

За столом в спокойной позе сидел человек, которому неоткуда было взяться – секунду назад его не было. Максиму показалось, что это Гай – или призрак Гая? – человек был одет в армейский камуфляж, но это был не Гай, Максим понял это со второго взгляда. Незнакомец был совсем не похож на саракшианина – он больше походил на горца или на землянина. Но как он здесь оказался? Ведь комната только что была пустой! Нуль-транспортировка?

– Кто вы? – спросил Каммерер, старясь сохранять спокойствие (если это призрак – ну что ж, пообщаемся с призраком, Саракш и не такому научит).

– Я один из тех, кого вы называете Странниками, – невозмутимо сообщил «призрак».

Он говорил по-русски, и это поразило Максима больше всего.

ГЛАВА ПЕРВАЯ. МИР БЕЗ ВОЙНЫ

2137год

Небо было чёрным.

Центральный пост управления «Центуриона» – он же ходовая, он же боевая рубка, – отсекал от бездонной пустоты космоса огромный спектролитовый купол. Стенки купола были прозрачными, и человеку, сидевшему в командирском кресле, казалось, что он свободно парит в первозданной темноте, растворяется в ней и составляет с этой тьмой, изрешеченной искрами звёзд, единое целое, в котором сплавилось всё сущее – как когда-то, очень-очень давно, миллиарды лет назад. Ощущение было странным, и человек в командирском кресле «Центуриона» постарался его отогнать: у него было важное дело, и была ответственность за грандиозную операцию, которая вступала в решающую стадию – тут уже не до анализа неясных субъективных ощущений, будь они сколь угодно странными.

Со стороны могло показаться, что человек в командирском кресле расслаблен: руки его покоились на подлокотниках, и только кончики пальцев касались командного пульта, перемигивающегося сотнями разноцветных огней, не дотрагиваясь до сенсорных панелей. Но эта кажущаяся расслабленность на самом деле была далеко не случайной и продуманной: пульт управления был полностью активирован, и любое случайное прикосновение к любой из клавиш могло вызвать непредсказуемые последствия. Чуткие пальцы человека за пультом располагались оптимально: на минимально допустимом удалении от важнейших кнопок, чтобы решение, принятое его мозгом, могло быть реализовано за кратчайший промежуток времени, и в то же время с «зазором безопасности», позволяющим избежать непоправимого, если движение руки окажется случайным или ошибочным. В просторном центральном посту «Центуриона» находились десятки других людей, каждый из которых отвечал за свой сектор, однако центром этого коллективного разума был человек в командирском кресле: к нему были прикованы взгляды всех остальных.

Человеку за пультом было чуть больше шестидесяти – по меркам минувших эпох он считался бы стариком. Однако двадцать второй век со всеми его достижениями внёс в эти мерки свои коррективы: по достижении возраста зрелости люди – и мужчины, и женщины, – словно консервировались в неопределённом возрастном промежутке от сорока до девяноста. Первые признаки старости начинали проявляться только в столетнем возрасте, а до этого не было особой разницы в психофизиологических параметрах сорокапятилетнего Десантника или пилота Д-звездолёта и семидесятипятилетнего руководителя научной группы. Молодёжь от людей более зрелых отличалось только меньшим опытом – опытом, который приходит с годами и с неизбежными ошибками, сопровождающими его накопление.

У человека в командирском кресле «Центуриона» опыт был, и немалый, в противном случае он не сидел бы сейчас в этом кресле. И были способности, позволившие ему стать тем, кем он стал: способности, реализованные им самим и востребованные другими людьми. И поэтому человек за пультом управления – сухопарый, лысый, с оттопыренными большими ушами, над которыми (в другое время и в другом месте) кое-кто позволял себе шутить, и пронзительными зелёными глазами, умевшими быть убийственно холодными, – руководил грандиозной операцией, которую многие её участники (в том числе и некоторые из тех, кто сидел сейчас за периферийными терминалами боевой рубки «Центуриона») упорно называли «экспериментом» (потому, наверное, что двадцать второй век планеты, не знавшей войн, не любил употреблять термины с «милитаристским» оттенком).

«Центурион» – исполинский космический корабль, в тысячи раз превышавший по размерам сигма-Д- звездолёты Дальней Разведки; корабль, который правильнее было назвать «искусственным планетоидом», уникальное сооружение, созданное технической мощью всей Земли для одной-единственной операции – или «эксперимента» – особой важности, двигался по гелиоцентрической орбите в астероидном поясе между Юпитером и Марсом, внешне – для неискушённого взгляда в телескоп – неотличимый от десятков и сотен малых небесных тел, каких здесь великое множество.

«Летающий штаб» был готов к бою. Человеку в командирском кресле подчинялись десятки тысяч людей, находившихся на планетарных и космических станциях, разбросанных по всей Солнечной системе, от Меркурия до Трансплутона, и на борту целой эскадры звёздных Д-крейсеров, сосредоточенной в районе Луны. Одно лёгкое движение его пальца или слово могло высвободить триллиарды эргов энергии, предназначенной для разрушения и ждущей только приказа, – никогда за всю историю Земля такая мощь не сосредотачивалась в руках одного человека.

Человека за командным пультом «Центуриона» звали Рудольф Сикорски.

* * *

Вторжение вот-вот начнётся, думал он. Мне даже не надо скрупулёзно анализировать информацию, интегрированную центральным накопителем «Центуриона», чтобы это понять – я это чувствую, чувствую каждым своим нейроном и каждой клеткой из множества клеток, прихотливо сложенных в организованное существо, известное среди ему подобных под именем – индексом, опознавательным кодом, персональным звуковым сигналом, – «Рудольф Сикорски».