В коридоре остались перепуганная бабка Евдокия и брезгливо усмехающийся Ангел. Жетон увидел его и мигом забыл о сексе.
— Дружан? Пошли в нашу комнату, побазарим. Евдокия, быстро — коньяк и закусь!… Соскучился я, вот и порешил малость позабавиться с поварихой. А она, стерва, слабой оказалась — никакого тебе удовольствия. И что за лярвы пошли в наши скорбные времена? Помню, раньше завалишь сразу двух телок — тут тебе и удовлетворение и сладость. А теперь…
Толстяк сыто рыгал, многословно повествовал о слабостях нынешнего женского пола. Не то, что раньше, в период развитого социализма. Старался за болтовней скрыть несвойственное ему смущение. Как там не говори, а секс — дело тайное, интимное, выставлять его на всеобщее обозрение даже для такого человека, как Жетон, постыдно и неприятно.
Проститутка Нюська изгнана из своей «кельи» и укрылась у соседки. Будто из-под земли, появился полированный обеденный стол, стулья сменились на полукресла. По причине «профессионального» недомогания поварихи, прислуживали две опрятные девки.
— Брысь, лярвы! — миролюбиво проворчал Жетон, хлопнув одну из подавальщиц по упругому задку. — Займитесь другими клиентами, шалавы! — приложился он широченной ладонью к тощему бедру другой.
Девки, смеясь и игриво подмигивая, покинули комнату. Заниматься им не с кем — как всегда, получив известие о предстоящем приезде важных гостей, бандерша с зубовным скрежетом и болью в сердце отказала другим клиентам.
— Зачем звал, дружан? Сам знаешь, опасно мне появляться в городе, пока Красуля жива…
— Так наведи бабе кранты, — удивился несообразительности старого приятеля Ангел. — Не мне тебя учить.
— Пробовал, — уныло признался Жетон. — Трижды пробовал. Заговоренная она, пули мимо проскакивают. Придумал жениться — куда там, ни в какую. Чую, дружан, наведет мне баба кранты, как есть наведет. Может и живу потому, что в моих руках красулинская дочка… Вернее, была в моих руках, теперь невесть где. Уволок ее Бровастый, мой телохранитель… Скажи, кому сейчас можно верить, если самые близкие шестерки берут на понт?
— Только самому себе, — улыбнулся Ангел, показав белоснежные ровные зубы, за которыми постоянно ухаживал и берег. — Да еще мне, потому-что повязаны мы с тобой, дружан, одной веревочкой, скованы браслетиками… Ладно, подумаю, как укоротить твою Красулю… Есть дела поважней.
— Клиент? — обрадовался Жетон, почуяв запах наживы. — Важный?
— На тридцать кусков потянет. Политик. Слишком много стал болтать, вот и приговорили.
Ангел не баловал группу киллеров заказами. Со времени памятной беседы в комнате поварихи шестерки Жетона всего два раза выходили на дело. Один раз удачно подложили взрывпакет с часовым механизмом в машину президента торговой фирмы, второй — снайперским выстрелом замочили слишком в'едливого писаку.
Тридцать кусков! За торгаша и журналиста прижимистый Ангел вручил исполнителю всего по пятнадцать. Значит, предстоит отправить на тот свет видную персону. Пост, который занимает об'ект, Жетона не интересует — какая разница для наемного убийцы в кого стрелять или кого взрывать?
— Когда?
— Не торопись. Дело слишком важное, чтобы проколоться. Разведайте обстановку: с кем общается, куда и когда ездит, если имеет телку — кто она, где живет. Может быть удастся приманить мужика проституточкой, наряженной под невинную барышню. Если гомик — подобрать мальчика… Да что я тебя учу, кореш, когда ты сам можешь читать лекции в ментовской Академии.
Умело брошеннный комплимент упал на подготовленнную почву. Жетон был высочайшего мнения о своих способностях, терпеть не мог поучений и инструкций, встречал их ироническими улыбочками и недовольным ворчанием. Ангел еще на зоне раскусил слабое место дружана и играл на нем, как талантливый пианист на отлаженном инсрументе.
— Сделаем, как надо. Готовь капусту. Кто?
— Моревич Эдуард Семенович. Только учти, мужик верткий и опасливый, нужен хороший киллер. Охрана у него — как у Президента, ездит только на трех машинах в сопровождении десятка крутых парней. Подобраться к нему нелегко, на это способен только опытный человек.
— У меня хватает и опытных, и неопытных. Выделю самого лучшего, — пообещал Жетон, вспомнив о Поршне… * * *
Пострадавший в результате дорожного происшествия Иван Засядько лежал в больнице. Ему повезло — положили не в коридоре рядом с входом в туалет, а в бывшей комнате отдыха за занавеской. Сейчас в России поля и предприятия пустуют, зато переполнены тюрьмы и больницы. Тюрьму и зону Поршень успел отведать, теперь ощутил вкус бесплатного здравохранения, когда — ни лекарств, ни процедур, кормят так, что впору копыта откидывать.
Могучий организм киллера быстро справился с травмами и увечьями, но покидать больничную койку он не торопился. Во время каждого врачебного обхода жаловался то на боль в боку, то на головокружения, то на ломоту в суставах. Врачи назначали процедуры, гоняли на анализы и консультации специалистов, кормили какими-то таблетками, которые еще сохранились в окончательно обнищавшей больничной аптеке.
Поршень аккуратно выполнял все врачебные рекомендации, не выбрасывал таблетки в унитаз, покорно ложился под тепло кварца, обнажал руку для внутривенных вливаний.
И — продолжал жаловаться на недомогание.
Причина притворства — боязнь встречи с Свистуном. Целыми днями и ночами Засядько проворачивал в голове десятки вариантов базара с жетоновским советником.
Единственный, более или менее правдоподобный — сослаться на приход во сне Девы Марии, которая строго-настрого запретила Ивану трогать Федорова. Наивно до колик в боку, до распирающего нервного смеха. Но что еще можно сказать в свое оправдание? Выяснилось, что офицерик — дальний родственник киллера? Ну, и что из этого? В наше время не только дальних родственником — отца с матерью мочат за капусту… Сказать правду, сослаться на непростительный грех покушаться на жизнь спасшего тебя человека? Свистун опять-таки высмеет и как минимум потребует возвращения аванса.
Возможно, он будет прав. В наш жестокий век все определяется не душевными порывами и не родственными связями — деньгами. Так называемыми, законами бизнеса.
Несколько лет честной жизни изрядно подточили сознание киллера, заставили по другому смотреть на окружающую его действительность. Жестокость изрядно, полиняла, тяга к неправедной наживе, если и не исчезла окончательно, то перестала ежеминутно донимать бывшего киллера.
На второй день пребывания в больнице Поршня навестила жена. В новом, облегающем коротком платьи она выглядела молоденькой девчонкой, недавно вышедшей замуж. В полиэтиленовом пакете — яблоки, творог, сметана, полкило вареной колбасы.
— Откуда узнала? — удивился больной. — Я тебе не звонил. Разве менты побеспокоились?
— Нет, не менты. Позвонил один мужик, сказал: был свидетелем происшествия, даже в больницу тебя проводил…
Федоров! Незнакомое ранее теплое чувство шевельнулось в Иване. Что за человек, этот отставник! Проводил в больницу, спрятал себе в карман пистолет да еще и жене позвонил. Несовременная доброта, которая не рассчитывает на оплату, не основывается на какой-нибудь выгоде.
И этого мужика он должен мочить?
— Что еще он тебе сказал?
— Ничего. Только спросил, как у меня с деньгами, предложил помощь. На фига мне сдалась его «помощь»? Проехалась на автобусе — прибарахлилась…
— Опять за свое? — хмуро бросил Поршень. — Сколько раз говорено, завязывай!
— Прикажешь к тебе являться с пустыми руками? Или пойти к гостинице, потрахаться с иностранцами? Так я уже поистерлась, никто не позарится… Как же ты, Иван, опростоволосился? Аванс получен, я на него купила новую стенку в гостиную, хрустальные рюмахи, вот это платьице… Нравится?
Тамара прошлась по пустующей комнате отдыха. Соседи вежливенько отправились в курилку, оставив супругов наедине. Мало ли о чем они хотят переговорить, мало ли что обсудить? Поэтому базарить можно откровенно, не опасаясь слухачей.
