— Выкрутимся, отобьемся, — невесело ответил сыщик. — Чай, не впервой крутить начальству поднятые хвосты… Ну, братва, я отчаливаю. Пока не перекрыли проселок, нужно смываться… Дядя, Федор, надеюсь на тебя и на Пантюху!
— Сробим, племяш. Ничого с твоими дружками не будет, обороним.
Димка уселся на скамью байдарки, дядя Федор оттолкнулся от берега веслом и лодка затерялась в густых зарослях.
Валерка походил вокруг костра, высмолил с десяток сигарет и принялся за газету. Начал читать с первой страницы, озабоченно хмыкал или удивленно задирал брови.
Ага, вот оно, заветное! Значит, перепугался хитроумный помощник советника Президента, обмарал бельишко и согласился выложить два лимона баксов. Впору пуститься в пляс, прыгать через костер, тормошить девушку!
Но что-то удерживало Валерку от радости. Ну, ладно, с объявлением в газете придумано классно, получилось, как задумано. А дальше? Как Молвин переедаст ему деньги в обмен на дискеты? Поехать в Москву, проникнуть в знакомое здание Администрации Президента и… очутиться в западне? Или переслать через ту же Таську второе письмо с указанием места, куда следует положить деньги? Можно не сомневаться — предупрежденная милиция или госбезопасность устроят рядом с обозначенным местом засаду.
Валерка метался в сомнениях, бросался от одной крайности в другую и ничего путного придумать не мог.
Как свойственно всем слабовольным людям, положился на безмерный «авось». Время подскажет, научит и поможет, главное, не подгонять его, не торопиться…
Через несколько дней на хуторе появился участковый с остроглазым парнишкой. Они бродили по участкам — занятым и заколоченным — Тимофей Игнатьевич, непривычно тихий, понурившийся, что-то об'яснял, виновато и подобострастно, тыкал пальцем в трухлявые заборы, в заколоченные досками окна и двери. Будто оправдывался.
Подслеповатая бабка Ефросинья обладает далеко не «подслеповатым» язычком — все выложила ментам, без утайки, что было и чего не было. Ей вторила горбатая нечисть Настасья, руками размахивала, пальцами тыкала, заикалась от усердия показать новым властям свою преданность.
Дошла очередь до дедова подворья.
— Мой преемник, — об'яснил участковый, показывая на парнишку. — По научному — стажер. Вот выйду на пенсию — войдет во власть, а пока приглядывается, учится.
— Хорошее дело, — неизвестно за что похвалил милиционеров дядя Федор и прочно замолчал.
— Знамо хорошее, — подхватил Тимофей Игнатьевич и недоуменно огляделся. — Где же твои дальневосточники, Федор? Или порешили возвернуться на Амур? Не понравилась им ридна матка Кубань, чи шо?
— Уехали.
— Давно ли?
— На неделе.
Оба участковых — действующий и свеженький без приглашения, вошли в хату, расположились за столом в горнице. Тимофей Игнатьевич выразительно глянул на остановившегося в дверях хозяина. Дескать, где угощение, почему он медлит, не выставляет знаменитый свой ягодный самогон? Наверяка, в погребе — мерзлое сало с красными прожилками, малосольные огурчики, соленые помидоры, вобла, икорка.
— Нога болит, — односложно ответил на молчаливый вопрос дядя Федор, прохромал к накрытой рядном кровати и демонстративно улегся, подсунув под голову расшитую еще помершей жинкой думку. — Неможется.
Другие посетители мигом сообразили бы что к чему, но эти прибыли совсем с лругой целью. Вон как шныряет по всем углам «стажер», вон как исподтишка оглядывает вешалку у входа в хату лейтенант!
И ведь выглядели, паскуды!
Возле печки предательси высунул серый угол рюкзак Валерки. Под вешалкой стоят босоножки девчонки, которые она сменила на деревенские сапожища. Под божницей — забытая парнем записная книжица, подобрал ее дядя Федор и для сохранности пристроил в красный угол.
Много чего высмотрели клятые сыскари. Торжествующе переглядывались. Никуда не уехали преступнички, спрятались где-то и дышат через раз. Как бы их вытащить на свет Божий, уложить связанных в коляску мотоцикла и представить заезжему начальству? Держите, мол, и володейте, допрашивайте и наказывайте. Рано еще лейтенанту-участковому на заслуженный отдых, при таких милицейских талантах — служить ему и служить! И приставленный в помощь сотрудник краевого управления внутренних дел лишь по внешности слабосильный хлюпик, на самом деле — глазастый и пронырлевый.
— Значит, уехали беспаспортные, — продолжал сокрушаться участковый, — Просьба имеется, Федор. Ежели хочешь — приказание. Заявятся сызнова дальневосточные сродственники, пущай заедут ко мне в опорный пункт. Письмо для них получено на мой запрос. Важное, в пакете.
Просьба-приказание прострочено белыми нитками, на расстояние видно — брешет толстый боров. Но старик не стал насмехаться — согласно кивнул.
Перед от'ездом Тимофей Игнатьевич еще раз пообщался с вредными соседками, пошептался, помахал толстыми ручищами.
Наконец, отчалили.
Дядя Федор показал бабам кулачище, размером в средний вилок капусты, обложил их густым, как деготь, матом. Нисколько не напугавшись, старуха презрительно отвернулась, горбунья фыркнула…
Выслушав подробный доклад участкового, Паршин обрадовался.
— Спасибо, лейтенант. Обязательно доложу в Москве о вашем старании и умении. Думаю — оценят.
Тяжеловатый намек на возможное поощрение вызвало у участкового обильный пот и он принялся убирать его с помощью носового платка, сравнимого по размерам с полотенцем.
— Но это еще не все. Для того, чтобы задержать преступников, необходимо знать, где они прячутся или когда снова приедут. Понимаете?… Постарайтесь внедрить в хутор нашего агента.
Глупее не придумаешь! Тимофей Игнатьевич с трудом удержался от смеха. Попробуй «внедрить» мента в хутор, на котором проживает три человека? Сбрендил москвич, крыша у него поехала, извилина за извилину заскочила. Участковый про себя крыл майора отборным матом, поливал его неудобоваримыми сравнениями. Сохраняя на лице служебную почтительность и понимающую улыбочку.
— Так сможете или не сможете внедрить агента? — уже строго спросил Паршин. — Или это сделает кто-нибудь другой.
— Конечное дело, все можно, но зачем? На хуторе живут две бабы: одна древняя, но сметливая, вторая — молодая инвалидка, но старательная и послушная. Я с ними уже сговорился. Как появятся парень с девкой — белье на просушку повесят во дворе. Посадить бы метрах в двухстах человечка с биноклем — все дела.
Паршин отвел от лейтенанта брезгливый взгляд. Подумать только, разработанные оперативные мероприятия, блокада хутора и… развешанное для просушки белье? Абсурд! Маразм!…
21
В Тихорецк поезд пришел с опозданием — в сумерки. На перроне — несколько человек с вещами, остальная толпа — торговцы. Выставили на продажу все, что пожелаешь: семячки, горячую картошку, сабли и кинжалы, посуду, конфеты, женскую одежду, тапочки, игрушки. И не просто торгуют — навязывают, заталкивают в руки. С криками, похвальбой, жестикуляцией.
Оглушенные пассажиры купейных вагонов покупают выборочно, считают каждый рубль. Возле мягких вагонов торговля идет оживленно и не по мелочам. Особенное внимание привлекают торговцы холодным оружием. Новые русские охотно покупают кинжалы, сабли, из-под полы — пистолеты. Мечтают украсить стены и камины скрещенными казачьими клинками, обнаженными кинжалами.
Чегодин, сопровождаемый Вертаевым, с трудом пробился к вокзалу. Пришлось вволю поработать локтями и… языком. Отказывался от предлагаемого товара, отбивался, нередко, с помощью крепких выражений, балансирующих на краю откровенной матерщины. Вслед за ним, как всегда, с улыбкой, продвигался Вертаев. Будто пассажирский теплоход за кормой мощного ледокола.
