квартиры, следили за их владельцами. Добытые сведения тут же передавались более взрослым грабителям.
В свою очередь «надсмотрщики», число которых Федор довел до пятнадцати, следили за теми и другими, жестко пресекали своеволие, попытки утаить часть добычи. Самые злостные нарушители бесследно исчезали, остальные подвергались зверским избиениям и пыткам.
Ну, как тут нарушишь сложившуюся систему? Ведь устранив главное звено
— Федьку, волей неволей заставишь механизм работать на холостых оборотах.
Себе в убыток. Именно из-за боязни лишиться прибылей, а не из чувства жалости и боязни, откладывал Сидякин задуманное.
Потом — страшное известие, принесенное Зайцем. Сын — за решеткой!
— Почему раньше не цынканул? — сурово прохрипел Семенчук, фиксируя взглядом реакцию Сидякина. — Мы бы откупились.
— Дак, мне самому Желток трекнул после суда, — на всякий случай поднявшись с пня, стал оправдываться Заяц. — Рази я когда омманывал?
Врешь, паскуда, беззлобно ухмыльнулся Прохор, все обманывают и воруют — так уж построена житуха. На обмане и предательстве. Разве он, задумав отправить на тот свет единственного друга, не кривит душой?
— Все же сын… — заикнулся Федор.
— Сын, только — чей? Неизвестно от кого Галилея понесла, — знал, что возводит напраслину на бывшую жену, но нужно же чем-то оправдать равнодушие к судьбе сына! — Кто там только не побывал. Говорили, Нечитайло, начальник штаба батальона отметился, комбат тоже прыгал, а уж о красноармейцах и говорить нечего…
— Неужто была такой уж злой на любовь? — засомневался Федька. — Худющая, костлявая, а — гляди- ка, азартная. Ладно, друг, не штормуй, спасать или не спасать Доходягу — твои проблемы.
Идея, выданная Семенчуком, о «выкупе» зека не взволновала Прохора, наоборот, вызвала негодование. Ополовинить горшки с драгоценностями и ради чего — спасения хилого, больного пацана, которого только по недоразумению можно назвать сыном крепкого, подтянутого старшины? Нет, на это Сидякин ни за что не согласится.
Новое, еще более непонятное и нежданное известие заставило снова отложить визит к самогонщице. Последний для Семенчука.
Оказывается, старшина обзавелся… внуком. Вытирая сопливый нос и кривя тонкие губы в ехидной ухмылке, Заяц сообщил о том, что подстилка Доходяги разродилась, сама после трудных родов отдала Богу душу.
Эта новость взволновала Сидякина намного больше, нежели осуждение сына.
— В каком роддоме находится младенец? — погасив неожиданное волнение, спросил он. — Когда народился?
Заяц подробно описал месторасположение больницы, мало того, сообщил на каком виде транспорта добираться. Прохор аккуратно записал все это в записную книжку, с которой не расставался ни днем, ни ночью.
Дома, поймав за развеваюшийся подол бегающую по кухне Настьку, ввел ее в курс еще одних обязанностей. Кормить и беречь от болезней и других бедствий его внука.
Семенчук внимательно слушал, постукивая под столом деревянным протезом. Кажется, ему нравилась забота друга о наследнике.
— За уход за Ефимкой станешь получать больше. Намного больше. Но ежели не доглядишь и с пацаненком что-нибудь случится — на одну ногу наступлю, за вторую дерну. Вместо одной девки станет две.
Настька привыкла к вечным угрозам хозяев, поэтому ответила понимающей улыбочкой. Утвердительно кивнула — все будет в полном ажуре, и побежала в погреб за дополнительной бутылкой самогона. Радостное событие необходимо отметить…
Поздно вечером на последнем автобусе Прохор возвратился домой. С орущим свертком на руках…
Настька, будто бегун на дальние дистанции, получивший второе дыхание, моталась по дому и двору, стирала, победоносно поглядывая на любопытных соседок, развешивала пеленки. В солнечную погоду баюкала на крылечке розовощекого, пухлого младенца, поила молоком из бутылочки с натянутой соской.
Деревенские порешили — ни стыда у девки, ни совести. Другая бы хоронила свой грех, а эта выставляет его на показ. Со временем сплетницы успокоились, переключились на другие деревенские события.
Лето сменилось холодной тягучей осенью, пришла морозная зима, потом — бурливая весна. Отметили годовщину рождения Ефимки. Румяный пухлый малыш, радуя мужиков, бодро топотал по двору, со смехом гонял перепуганных кур, сражался с воробьями.
Сидякин все не мог решиться совершить задуманное убийство. При виде Семенчука, баюкающего пацаненка, в нем возникало нечто похожее на раскаяние и жалость. Он давил в себе эти чувства, про себя твердил, что убрать компаньона заставляет не жажда обрести богатство — зачем оно ему? — а желание обеспечить будущее Ефимки.
Между тем, Федька, не таясь от друга, начал заполнять уже седьмой горшок. В захоронке стало тесно, пришлось соорудить более просторный тайник. Целую неделю трудились компаньоны, оборудуя в погребе более вмнстительную нишу.
Заяц по прежнему приезжал два раза в неделю. Семенчук посчитал опасными встречи на озере — пацаны-рыболовы, не боящиеся ни Бога, ни дьявола, могут присмотреться и трекнуть отцам и матерям. Далеко ли до греха? Поэтому компаньоны виделись с главным надсмотрщиком в хате местного лесника. Под видом родственников. Лесник не интересовался причинами визитов, его больше увлекала сумма, обещанная за кратковременное предоставление горницы.
На этот раз Заяц встретил хозяев хмурый, чем-то озабоченный. Бережно выложил на стол тяжелый сверток.
— Взяли хату одного барыги. Пришлось замочить. Желток расстарался. Золотишко, колечки, камушки, — коротко пояснил он. — Все сделано чисто.
— Лягавые не сели на хвост?
— Говорю же — чисто.
— Почему тогда такой угрюмый?
Заяц помолчал, поковырял в мокром носу.
— Знающий человек с зоны трекнул: Доходягу освободили.
— Как это освободили? — не понял Сидякин. — У него же срок — червонец, а прошло всего полтора года.
— По болезни. Последняя стадия туберкулеза, вот-вот сдохнет.
Нельзя сказать, что Прохор обрадовался либо загоревал — судьба сына давно уже не интересовала его. Но вдруг Марк заявится в деревню, потребует свою долю богатства — что делать, как поступить? Отказать, выгнать? Нет, на это он не пойдет, остатки совести потом замучают.
— В подвале не появлялся? — понимающе глядя на компаньона, спросил Зайца Семенчук. — Где живет?
— Хрен его знает где, — не полнимая глаз, досадливо ответил Заяц. — Только Желток боится — Доходяга станет мстить. Ведь он вместе с Хмырем подставили его лягавым.
— А ты чего струсил?
— Вовсе не струсил. Но кому охота получить перышко под ребро. Вдруг Доходяга решит, что я тоже повинен. Не только в аресте, но и в смерти Райки Вездехода. Ведь именно я отвозил брюхатую в больницу.
Наверно, трусливая мыслишка родилась не на пустом месте, подумал
Прохор. Заяц вполне мог по дороге в роддом подсунуть беременной бабе отравленное питье. Причин — множество. Надоумил мстительный Желток, подсказал хитроумный Хмырь.
Скорей всего нужно со дня на день ожидать появления в деревне сына. Задуманная ликвидация компаньона-соперника оступила на второй план.
