Халун-Аршан остался позади. С рассветом бригада покинула ночную стоянку и двинулась дальше на восток. Машины обходили крутые высоты и вязкие трясины, порой исчезали в низинах, заросших ивняком, и вновь взбирались на косогоры. На легкопроходимых местах шли двумя-тремя колоннами, растекаясь вширь, а в тесных горловинах снова сжимались. Над колонной недвижно висела пыль, смешанная с дымом сгоревшей солярки.
Волобой высунулся по грудь из башни танка и, впившись в бинокль, смотрел на приближавшиеся горы. Лицо у него сумрачное, озабоченное. Комбригу сейчас впору бы и вздохнуть с облегчением: Халун- Аршан пройден! Остались позади противотанковые рвы и надолбы, мощные артиллерийские доты с двухметровым железобетонным покрытием. Проскользнуть мимо такой опасности, не потеряв ни одного танка, — это такое счастье, которое на войне приходит далеко не каждый день! Но Волобой думал не о том, что за спиной, а о том, что впереди. А впереди Большой Хинган, его не обойдешь: полторы тысячи километров в длину, двести-триста в ширину. В заоблачные выси уходят лесистые горы и скалы.
Когда стояли в выжидательном районе, Волобой с пристрастием выспрашивал у корпусного инженера, проходим ли Большой Хинган. Инженер сказал, что проходимыми считают лишь горные отроги. Зимой к подножью хребта за соболем, белкой или чернобурой лисицей забредают иногда охотники, а осенью, когда выгорают стенные травы, в горных долинах появляются со своими стадами баргутские пастухи. В самые выси редко поднимается человек. Непроходимы таежные буреломы. Тишину дубняков, зарослей лиственницы нарушает лишь рев зверя да клекот горных орлов.
Есть два прохода через Хинган, созданные самой природой. Но они накрепко закрыты железобетонными засовами — Хайларским и Халун-Аршанским укрепрайонами.
Выходит, горный хребет даже сам по себе — серьезное препятствие. А если к тому же он оседлан неприятелем? Не зря, видно, грозился майор похоронить здесь русских танкистов.
Волобой иногда вылезал из своего танка, садился в виллис и ехал вдоль колонны, торопил командиров рот, распекал саперов, не успевших замостить трясину или взорвать нависший над тропой шаткий камень.
— Ахмет, в голову колонны! Ахмет, в обоз! — то и дело приказывал он шоферу. Потом комбриг снова садился в танк, налетал на радиосвязь.
У комбрига была, пожалуй, самая громкая в бригаде фамилия. И она соответствовала его кипучей, неуемной натуре. Получив какое-либо задание, Волобой не знал ни покоя, ни отдыха, никому не давал спуску, настраивал бригаду на боевой лад. Иногда бывал резок, несдержан. Но гвардейцы прощали ему эти недостатки и любили его прежде всего за то, что он был справедлив даже в гневе, отходчив и незлопамятен. Вчера «снял стружку» с одного механика-водителя за оплошность, а сегодня расцеловал его перед всем экипажем за проявленную находчивость. Но больше всего любила бригада своего командира за то, что был он бескорыстен, дорожил пуще жизни боевой славой бригады и никогда не щадил себя в бою. Если надо, бросался в самое пекло. А вот имя — Евтихий — ему совсем не подходило. И комбриг все собирался в шутку променять его какому-нибудь полусонному обознику.
— Ну и подшутил надо мной проклятый поп. Не предвидел, кудлатый, что буду танкистом.
Сегодня у Волобоя забот больше, чем вчера: ему передали из штаба корпуса предостережение, которое сильно обеспокоило его. Под утро 124-я дивизия, находившаяся в резерве командующего армией, ударила по Халун-Аршанскому укрепрайону. Чтобы избежать полного окружения, посаженные на автомашины японские полки пехоты и артиллерийские батареи хлынут в сторону хинганских перевалов, наперерез нашим передовым подвижным отрядам. Они могут и во фланг ударить, и обогнать — первыми выйти к перевалам. Гляди в оба!
Командирский виллис взбежал на взлобок, остановился. Комбриг поглядел в бинокль в южную сторону — там пока все спокойно. Глянул в небо — увидел самолеты. Наши эскадрильи летели на юго- восток — бомбить, видимо, железнодорожные узлы Мукдена, Сыпингая, Чанчуня, чтобы помешать японцам перебрасывать войска из глубины Маньчжурии к хинганским перевалам.
На Западе Волобой говорил: «Все решает генерал Скорость!» Здесь, на Востоке, значение скорости возросло еще больше, а возможности увеличить ее снизились до минимума. Причина — горы, леса, болота. На такой местности очень трудно выдержать направление. Тут по азимуту не пойдешь — поворачивай, куда ведет тропка. Вот и приходится петлять, кружить, а иногда и пятиться назад. Саперы и разведчики на мотоциклах выбирают дорогу, но они не могут предугадать, что впереди. Дальнюю разведку для бригады ведут самолеты По-2 — на Западе их называли «кукурузниками», а здесь — «поводырями».
С утра бригада направилась было вдоль притока Гуйлюрхэ, прошли километров двадцать, как вдруг над головами застрекотал «поводырь», сбросил вымпел:
«Впереди тупик. Поворачивайте назад. Берите направление на лысую вершину».
— Где ты раньше был, летун! — кричит Волобой. Но кричи не кричи, а надо возвращаться назад и разыскивать ориентир — лысую вершину.
Путь становился все труднее. После крутого подъема шел не менее крутой спуск. Вереница танков, автомашин и повозок спустилась наконец в долину — к берегу реки Гуйлин-Гол, заросшему лозняком. Река пересохла, лишь на дне поблескивала влажная сизая грязь. Четыре танка прошли благополучно, а пятый застрял: колея превратилась в месиво. Второй четверке пришлось идти другим путем, третьей — брать еще правее. Танковая колонна растянулась по фронту.
За пересохшей речкой — заболоченная пойма, справа — высокая отвесная скала. До подхода бригады саперы замостили лишь треть пути. Пришлось послать всех десантников и танкистов таскать камни, рубить хворост, гатить прижавшуюся к скалам узкую полоску зыбкой земли.
Впереди шел танковый взвод Хлобыстова. Сидевшие на броне «Бесстрашного» солдаты напряглись до предела: в таких местах гляди да гляди — или вниз загремишь, или японский смертник тебя подстрелит. А смертников на пути становится все больше — то сверху свалится, то из-под обрыва вынырнет и норовит кинуться под машину с миной за спиной. Саперы и разведчики, конечно, прочесывают местность, да разве в таких лабиринтах все осмотришь? Ночью японцы взорвали цистерну с горючим и едва не подожгли посланный в разведку танк.
Баторов сидит наготове, как на медвежьей охоте. Рядом Посохин, насупился — мрачнее тучи. Не по нутру Поликарпу в опасных местах сидеть на танке — весь на виду, как на ладошке. В трудную минуту он предпочитает быть на земле: здесь сподручнее — каждый бугорок тебя может прикрыть, любой ровик сгодится. А тут висишь на железе как неприкаянный.
Вдали открылась новая горная гряда. Низ ее окаймлен елями и лиственницами, к вершинам лес редел, будто боялся взобраться на большую высоту. На темени гор виднелись голые камни — то бурые, то светлые, как льдины. Где-то среди этих вершин лежит и горный перевал Хорул-Даба.
Колонна прошла мимо круглой лесистой высоты и начала втягиваться в тесный проем между сблизившимися хребтами. Над тропой справа возвышалась отвесная скала с каменными выступами, а слева зияла пропасть, заросшая по краям мелким кустарником. Горная тропа то спускалась вниз, то снова тянулась кверху, прижимаясь к отвесной скале.
Впереди показалась двугорбая гора. Над нею кружили встревоженные танковым ревом орлы. Гора была похожа на верблюжьи горбы.
— Ну и законопатили нас! Подобрали маршрутик... — сказал Хлобыстов. Лицо у него озабоченно, в глазах тревога.
В каких только переплетах не приходилось ему бывать на Западе, но такого Хлобыстов еще не видывал. Если ударят японские пушки, куда деваться в такой щели?
Утром горы бомбила наша авиация. Но вряд ли она сумела в таком хаосе обнаружить и поразить японские батареи. Правда, по тропе недавно прошла головная походная застава. И хотя саперы и разведчики осмотрели местность, беда может нагрянуть оттуда, сверху.
«Вот тут-то, видно, собирался Мамура похоронить нас в стальных гробах», — подумал Хлобыстов, поглядывая с опаской то на отвесные скалы, впритирку к которым шел танк, то на двугорбую высоту.
Двугорбая сразу насторожила Хлобыстова. Ее правый горб был пониже левого. На склоне, поросшем бурой травой, кое-где росли деревья. А господствующий горб был облезлый, точно изъеденный лишаями. Между горбами пролегала зеленая седловина. Туда и вела горная тропа.
