Стараясь четко выписывать каждый знак кода, Гарс предпринял еще одну попытку — и вновь его постигла неудача.
Не обращая внимания на разгневанные выкрики за спиной, Гарс лихорадочно писал на «стене» одну за другой серии букв и цифр, переставляя их то так, то этак, меняя местами и переворачивая справа налево, но все было тщетно.
Проклятый Купол категорически отказывался открывать «дверь». Словно кто-то невидимый, кто следил за всем происходящим в поселке, решил таким образом наказать Гарса за все те грехи, которые он сегодня совершил.
И когда до Гарса дошел весь ужас сложившегося положения, он бессильно опустился на горячий и шершавый грунт и, обхватив колени руками, уткнулся в них лицом.
Ему было уже все равно, что думают и говорят о нем люди, мечущиеся рядом с ним. Даже если они решат отобрать у него атомайзер и прикончить его, он не будет сопротивляться.
Потому что он заслужил такое наказание.
И еще потому, что у него теперь не осталось ничего, ради чего стоило бы жить дальше. Ни единого близкого человека. Ни единого ориентира на горизонте жизни, к которому хотелось бы идти.
Но почему-то никому из спутников Гарса не пришло в голову обезоруживать его. Никто даже не ударил его. И обидных слов в его адрес произносилось все меньше и меньше.
А потом он почувствовал, что кто-то настойчиво дергает его за плечо.
Это был Грон. Лицо его было серым и застывшим. — Что будем делать дальше? — спросил он. И этот вопрос неожиданно вернул Гарсу силы. Он означал, что на него надеются и ждут от него помощи. Эти двенадцать человек, стоявшие вокруг него, были готовы опять пойти куда угодно и сделать все, что он им скажет, лишь бы выжить в карикатурно-отвратительном Запредельном мире.
Хотя это вовсе не означало, что они простили его.
Глава 6
Проклятое солнце, казалось, окончательно свихнулось и распоясалось, словно осознавая свою неограниченную власть над миром и полную безнаказанность. Оно жгло все сильнее и сильнее, и не было ни управы на него, ни тени, в которой можно было бы укрыться. Ничего здесь не было, в этой выжженной мертвой зоне, — только солнце, ветер и пустыня, покрытая черным пеплом.
В душе тоже ничего уже не оставалось, кроме равнодушного ожидания конца. Не чувствовалось ни жажды в засохшем рту и шершавом горле, ни голода, превратившего желудок в сухой ноющий комочек, ни боли от чудовищных ожогов, заставляющих кожу покрываться отвратительными язвами и сползать с открытых участков тела гнойными струпьями, ни гнева на тех, кто сумел за считанные часы превратить мирный, зеленевший травой и кустами мир в страшный ад, ни даже отчаяния, порожденного пониманием того, что ты бессилен и обречен. Пожалуй, лишь слабая надежда на то, что конец близок, еще трепыхалась на самом дне души, и было непонятно, каким образом это жалкое подобие чувства может заставлять усталые, сбитые до кровавых мозолей ноги плестись по бесконечной раскаленной равнине.
От всех желаний давно осталось одно-единственное: упасть, зарывшись разъеденным лицом в черный сухой пепел, и больше не вставать никогда.
Однако Гарс продолжал идти. Впрочем, это было громко сказано. Ни он, ни его спутники не шли, а кое- как брели, спотыкаясь, если под ноги попадались камни, и падая, если нога оступалась в выбоину. Это было странное шествие. И очень страшное, потому что никто не издавал ни звука. На слова просто не осталось сил. И желания тоже… Что можно было сказать друг другу, если души опустошены и обескровлены? Да и есть ли у них еще души?!
Похоже было, что за то время, которое Гарс провел в Очаге после возвращения из-за Горизонта, с планетой случилась мгновенная глобальная катастрофа, превратившая Землю в одну большую Мертвую зону. Похоже было, что Земля перестала вращаться вокруг Солнца. Иначе как объяснить, что этот проклятый день все длился и длился, а солнце вовсе не собиралось убираться с белесого небосвода?! Часы у них были, но они быстро вышли из строя — не то от дикой жары, не то от каких-то невидимых магнитных полей. Поэтому не представлялось возможным определить, сколько же времени они бредут по черной пустыне без конца и без края и какое расстояние уже преодолели…
Одно было совершенно очевидно: они безнадежно заблудились, потому что, в каком направлении теперь они бы ни двигались, всюду взгляду открывалась ослепительная пустота, пронизываемая сухим резким ветром и злобным солнечным сиянием. И еще была плоская поверхность с еле заметной черточкой горизонта. Холмы давно остались позади, и давно пропала из виду стена Купола, за которой люди, наверное, все еще ждали возвращения отряда, не зная, что он никогда не вернется. А может быть, там прошло слишком много времени, чтобы кто-то еще продолжал ждать и надеяться. В этом случае их объявили пропавшими или погибшими, и горе теперь владеет душами жен, оставшихся без мужей, и детей, оставшихся без отцов. Только по Гарсу никто не будет сожалеть, кроме матери. Да и ей теперь придется несладко. Мать проклятого убийцы, загубившего двенадцать… нет, тринадцать человек вместе с Прагом, едва ли будет пользоваться сочувствием и уважением односельчан…
Воспоминание о матери отняло последние остатки сил, и Гарс остановился.
— Сван! — хрипло окликнул он спину спортсмена, мерно шевелившуюся в такт шагам в нескольких метрах впереди. —Подожди… Посидим.
Пересохшее горло было способно пропускать наружу лишь короткие отрывистые слова, потому что от длинных фраз его сразу схватывал приступ сухого удушливого кашля.
Сван молча рухнул на колени там, где стоял, и Гарс, в свою очередь, бессильно опустился на раскаленную землю. Оглянулся зачем-то назад, словно желая проверить, последовали ли его примеру остальные. Можно было и не смотреть. Словно автоматы, запрограммированные слепо копировать движения впереди бредущих, члены бывшего отряда, ставшего жалкой кучкой, тоже попадали на землю в разных местах равнины. Каждый из них сидел отдельно от других, и Гарс представил, как вскоре из них останется кто-то один, у которого окончательно пропадет желание куда-то двигаться, потому что некому будет подражать, и этот единственный уцелевший будет сидеть посреди голой равнины, один на тысячи километров. И тогда это будет последнее живое, хотя уже едва ли мыслящее существо в безжизненном мире.
Теперь их оставалось всего пятеро. За время пути было несколько таких привалов, и на каждом они оставляли бездыханное тело очередной жертвы, хоронить которое было нечем да и, в сущности, незачем. Закапывать мертвецов в их ситуации означало только напрасно терять силы, которые и без этого были на исходе.
Во время предыдущей передышки они потеряли сразу двоих. Макдена умерла со счастливой улыбкой на губах, и трудно было сказать, что вызвало эту предсмертную гримасу — сознание того, что мучения и боль покидают хрупкое девичье тело вместе с последним выдохом, или девушке было приятно умирать, опираясь головой на колени Таха и видя его любящие и любимые глаза. А потом, когда все собрались двинуться дальше, Tax объявил, что останется возле своей возлюбленной, и даже силой нельзя было оттащить его от трупа Макдены и заставить идти вслед за всеми. Сван хотел было скрутить парня и взвалить его себе на плечи, но Грон отрицательно покачал головой, и они ушли, через каждые пятьдесят шагов оглядываясь машинально назад, пока от неразлучной парочки не остались только точки. Две черные точки на черной равнине.
А ведь тогда, когда они обходили Купол по кругу, то и дело тычась в его стену, как слепые щенки, чтобы окончательно убедиться, что прохода внутрь больше не существует, все казалось не так мрачно. И даже осторожный Грон не мог тогда предполагать, что смерть — совсем рядом. Только все сильнее досаждало разошедшееся не на шутку солнце, от которого нигде нельзя было скрыться — ведь даже Купол не давал тени. Ожогов от солнечных лучей на коже еще не было, только очень хотелось пить, а Гарса вдобавок ко всему мучил зверский голод — из-за стремительно развивавшихся событий у него уже больше двенадцати часов не было г ни крошки во рту.
Потом они стали решать, что делать в этом безвыходном положении. Гарс опять, но уже с меньшей категоричностью, предложил отправиться на поиски более-менее подходящего укрытия от губительного ультрафиолета, но теперь его никто не слушал. У Тарга созрела иная идея. Поскольку на поверхности в обозримом радиусе равнины не было ничего, что могло бы спасти от солнечного сияния, надо было, по его мнению, искать спасения под землей. Отрыть глубокую яму, в которой можно отсидеться хотя бы до
