страны-покровительницы польских военнопленных[84]. Еврейские же военнопленные обоих государств обрекались смерти, только смерть евреев из польской армии подготовлялась последовательно и поэтапно, с частичной все-таки оглядкой на Женевскую конвенцию, тогда как евреев-красноармейцев убивали по возможности на месте — и безо всякой оглядки на что бы то ни было, кроме обстоятельств конспирации и ненужной огласки.
Суммарное число польских военнопленных-евреев, попавших в немецкий плен в сентябре 1939 года, составляло, согласно Ш. Краковскому, 60–65 тысяч чел.[85]. В общем и целом обхождение с польскими военнопленными-евреями регулировалось приказом командующего ОКВ В. Кейтеля от 16 февраля 1939 года.
При регистрации их отделяли от других военнопленных и размещали обособленно (иногда — в изолированных зонах, иногда просто в отдельных палатках). Существование таких «лагерных гетто» задокументировано для следующих шталагов и офлагов: Штаблак, Хюэнштайн, Нойбранденбург, Хаммерштайн, Штаргард, Люкенвальде, Хаммер, Ратхорн, Дортмунд, Моосбург, Ламсдорф, Альтенграбов, Лимбург, Франкенталь, Нюрнберг, Кайзерштайнбрух, Пернау/Вельс и Маркт Понгау[86]. Их содержали на «особом» — пониженном — пайке, условия их трудового использования и охраны приближались к условиям концлагеря: к весне 1940 года, по оценке Ш. Краковского, в лагерях умерло или было убито около 25 тысяч чел. из их числа.
В отличие от ситуации с французскими военнопленными-евреями, в отношении к польским военнопленным-евреям немецкие власти как раз практиковали политику перевода их в статус гражданских лиц. При этом они передавались в руки невоенной, т. е. эсэсовской, охраны, что само по себе было серьезной угрозой[87]. Выведение из статуса военнопленного в данном случае было уже не привилегией, а скорее формальной прелюдией к переводу в уже созданные к этому времени еврейские гетто — с последующим разделением ими судьбы гражданских его обитателей[88].
Тех, кто был родом из восточно-польских областей, аннексированных СССР, переводили в лагеря в районе Люблина — Бела Подляска, Консковоля и собственно в Люблин[89] . В конечном счете, из 60–65 тысяч польских военнопленных-евреев до конца войны дожило едва ли несколько сотен человек — в основном тех, кого не успели вывести из статуса военнопленных до 20 мая 1940 года, после чего политика в этом вопросе, согласно Р. Овермансу, претерпела изменения.
Кроме того, выжило большинство из около 1000 польских военнопленных евреев-офицеров. Они были перевезены в офлаги Дорстен и Дессель (VI военный округ), а также Вольденберг (II военный округ), где их содержали в обособленных бараках. По сравнению с чисто «польскими» офицерами, были нюансы, по которым они подвергались определенной дискриминации, но опасность перевода в гетто им не угрожала. Но на жизнь их не покушались, и их смертность ничем не отличалась от смертности остальных офицеров[90].
Советские военнопленные-евреи и точка отсчета Холокоста
…Инициатива «окончательного решения» еврейского вопроса исходила с самого верха — от фюрера. Еще 21 января 1939 года он огорошил министра иностранных дел Чехословакии Франтишека Хвалковского, заявив ему: «Мы уничтожим евреев»[91]. 30 января 1939 года, выступая в Рейхстаге, Гитлер угрожал евреям как народу уничтожением, если, конечно, они «развяжут новую войну»[92].
Но, видимо, не доверяя евреям и в этом, Гитлер развязал Вторую мировую войну сам. Постепенно — и задолго до Ваннзее — прояснялась и концепция «окончательного решения» еврейского вопроса — от депортации куда подальше до депортации в никуда, отправки на смерть. Чисто «технологически» — это продуманное сочетание концентрации и депортации евреев (резерваты, гетто, концлагеря) с их последующим уничтожением.
Решающей предпосылкой для пробного запуска этого «проекта» явилось нападение на Польшу 1 сентября 1939 года. Оккупация Польши немедленно сказалась и на судьбе немецких евреев, не говоря уже о польских евреях, все еще проживавших в Германии. Их первые аресты и, теперь уже сугубо внутригерманская, депортация состоялись уже 9 сентября 1939 года. Еврейское население концлагерей многократно увеличилось после Хрустальной ночи 9 ноября.
Тем более сказалась оккупация Польши на польских евреях. 21 сентября 1939 года Гейдрих проинструктировал командиров АГ и АК о политике концентрации евреев в Польше. В Варшаве, Лодзи (переименованной в Литцманнштадт), Кракове, Белостоке и других городах стали возникать изолированные еврейские кварталы (гетто).
На очереди стояла и переброска немецких евреев в Польшу. Уже 17–18 октября 1939 года стартовал эксперимент по созданию еврейской резервации в районе Люблина — Ниско, куда депортировали евреев из Остравы, Катовиц, Вены и Праги.
Вместе с тем жидогубство, т. е. этническое целеполагание немецкой оккупационной политики, проявлялось тогда в Польше еще далеко не так отчетливо и последовательно, как позднее в СССР: польская интеллигенция представлялась оккупантам едва ли не менее важной группой врагов режима в поверженной Польше.
Собственно говоря, и Польши как таковой уже как не было. Вместо нее — присоединенные к Рейху области, в том числе Вартегау — «резерват» для немцев, и Генерал-губернаторство. На «немецких землях» евреям, понятно, делать было нечего, а заодно и полякам. Приказ Гиммлера от 30 октября 1939 года — в трехмесячный срок очистить от евреев всю сельскую местность в бывшей Западной Польше — успешно выполнялся: уже в декабре около 90 тысяч евреев и поляков из Вартегау были высланы в Генерал- губернаторство. 12–13 февраля 1940 года евреев депортировали из Штеттина в Люблин[93].
Постепенно этой политикой охватывалась вся подконтрольная Рейху Европа. 27 февраля 1940 года 400 евреев из Амстердама были депортированы в Германию — в Бухенвальд и Маутхаузен. Вместе с тем за границу отправляли и немецких евреев, как, например, 7500 евреев из Бадена и Пфальца, депортированных во Францию (в частности, 22 октября 1940 года — в концлагерь Гуре в Южной Франции).
В начале 1941 года от депортаций и погромов перешли к первым «пробным» массовым убийствам, правда, еще не в Германии. Первая волна таких убийств, организованных «Железной гвардией», прокатилась по Румынии 22–23 января 1941 года[94]. Антисемитизм был одной из осевых идеологических составляющих и во время боевых действий на Балканах.
С нападением на СССР различные европейские «тесты» и эксперименты закончились, — пора было переходить к масштабным делам: миллионы советских евреев огульно и безоговорочно признавались самыми заклятыми и опасными врагами Рейха и, соответственно, — наименее достойными жизни! Тем самым качественное их выявление и последующая ликвидация составляли одну из не слишком явно декларированных, но в то же время центральных и вполне очевидных целей Восточного похода.
К тому же концепция «окончательного решения» была основательно пересмотрена: с депортаций куда-нибудь подальше акцент перенесли на депортации в никуда, на депортации в смерть.
И действительно, с первых же часов войны Третий рейх не оставлял евреев без своего смертоносного «внимания». Первые убийства советских военнопленных-политкомиссаров и среди них — евреев датируются буквально начиная с 22 июня 1941 года!
Вот несколько свидетельств такого рода.
В отчете о деятельности отдела «1C» 123-й пехотной дивизии от 22 июня 1941 года читаем:
«Среди взятых в плен русских находился политкомиссар Зарин из 178-го строительного батальона. Согласно приказу, в 20.35 он был, как положено, расстрелян»[95].
Или, в вечернем донесении отдела «1C» 6-й армии в группу армий «Юг» от 23 июня 1941 года:
