вашего столичного кабинета. Стабильность связи обеспечим. А вот так, рядом, в полушаге… Гюнтер на мгновение прикрыл глаза, потому что слишком явственно представил себе, как она сокращает и это расстояние — и кто знает, насколько на самом деле он замороженный, этот заиндевелый герр Шиллер? по идее, он бы должен отодвинуться в недоумении… а вдруг? Вдруг он гораздо теплее изнутри, чем кажется снаружи? Что, если она захочет подойти вплотную, а он шагнет ей навстречу? Как мы будем расхлебывать эту кашу, учитывая, что она — императрица, а он — покойник? И репутацию, заработанную покойным при жизни, тоже нельзя сбрасывать со счетов.
Гюнтер поежился, будто в теплом весеннем — почти летнем — воздухе заштатного Нектиса уже повеяло ледяным ветром чудовищного всегалактического скандала.
Какие глупости, Кисслинг. Ревность застит глаза. Хватит накручивать себя. Посмотри непредвзято… мда, это сложно… ну хотя бы попытайся. Даже если эта женщина захочет сделать шаг, которого ты так опасаешься, она его не сделает. Но даже если здравый смысл, которым она превосходит любую из известных тебе женщин — да и добрых три четверти известных тебе мужчин, а то и семь восьмых, — даже если вдруг здравый смысл изменит ей, он натолкнется на здравый смысл господина Шиллера. Никто не знает, что у него внутри, именно потому, что снаружи у него расчет и рассудок.
Включи-ка голову, начальник охраны, ты пока еще на работе, хотя и не годишься для нее совершенно. Сегодня это настолько очевидно, что как бы хозяин дома не догадался. Позорище.
Неизвестно, обратил ли внимание господин Шиллер, а ее величество не заметила точно.
Слуга поклонился и сообщил, что в столовой подан обед.
За обедом статус Гюнтера поднялся — со ступеньки 'служащий' на ступень 'один из гостей'. Так что за столом сидели втроем.
Повысили в ранге почти до небес. За одним столом с госпожой — впервые в жизни. И второй случай вряд ли представится.
Это потому что мы тут неофициально. Выедем за ворота — и все пройдет.
Испытание оказалось нешуточное: ее величество продолжала беседовать с герром Шиллером. Поскольку высокую политику они, видимо, со всех сторон вертели там, в саду, наедине, здесь это была почти светская болтовня — по меркам кайзерин, разумеется. На самом деле искусство щебетать ни о чем ей совершенно недоступно, говорить же за столом о делах — неуместно и даже неприлично. Так что она рассуждала о перспективах галактики вообще — отвлеченно.
Герр Шиллер отвечал — рассудительный, точный, невыносимый.
Гюнтер Кисслинг молча поглощал обед и маялся, мечтая об одном: чтобы эта пытка наконец закончилась.
После обеда уехали. Скрылся за поворотом дом, распахнулись автоматические ворота, пристроились спереди и сзади машины охраны — и кортеж покатил обратно.
Гюнтер Кисслинг молчал, время от времени взглядывая на кайзерин в зеркало. Предвкушение, светившееся в ней утром, и радость, гревшая ее днем, погасли. В глазах появилась усталость и грусть.
Будь ты проклят, Вернер Шиллер. Чтоб тебе лежать в своей могиле, не высовываясь… Стало стыдно: желать чудом спасшемуся умереть еще тогда — по меньшей мере некрасиво.
— Вот, значит, где он поселился, — сказал Гюнтер вслух сам себе.
Ее величество услышала.
— Нет, герр Кисслинг, — отозвалась она со слабой улыбкой. — Поселился он не здесь. Он же конспиратор, каких поискать. Это наемная вилла.
Специально снял загородный дом — для свидания с ней.
Кулаки стиснулись сами собой, но на лице удалось сохранить равнодушие.
В город вернулись без происшествий.
Вечером Гюнтер Кисслинг постучал в дверь гостиничного люкса.
— Войдите, — сказала императрица.
На мгновение замер, собираясь с духом. Потом вошел.
Она стояла у окна, смотрела на город.
Одиночество.
Если бы он умел рисовать, изобразил бы ее такой — и назвал бы картину именно так.
— Ваше величество.
Обернулась.
Сработал давнишний рефлекс — он и не думал, что это осталось в нем, за прошедшие-то годы. Одним движением — на колено, и кулак в пол, и голову склонил.
— Я пришел сообщить вам… после возвращения на Феззан я немедленно подам в отставку. Простите, ваше величество.
Короткое молчание. Шаги. Подошла вплотную.
— Почему?
Не поднимая головы:
— Личные чувства мешают эффективной работе. Еще раз прошу простить.
Ну вот, он и сказал это. Теперь — будь что будет.
— Гюнтер. — В голосе командная нотка, достойная ее супруга. — Объяснитесь.
Наверное, он красный, как императорское знамя.
— Позвольте промолчать.
— Не позволю.
Голова опускается еще ниже. Язык тяжелый, как гиря, и неповоротливый, как… как… да какая разница, как что!
— Ваше… ваше величество…
Движение рядом — не понял… боги, она опустилась на колени. Теперь и вовсе глаз не поднять — никаким усилием. Но придется — потому что она командует снова:
— Посмотрите на меня. Ну?
Взгляд медленно скользит по ковру, вздрагивает, достигнув ее колен, движется дальше и выше, ресницы опускаются — невыносимо видеть ее, лучше бы провалиться на месте, сквозь этот ковер, интересно, что там ниже этажом… такой же люкс, и наверняка пустует, ей же освободили все крыло гостиницы… о чем я думаю, идиот… а, все равно мне конец, пропал, совсем пропал.
— Гюнтер, — говорит она тихо. — Ну что вы. Простите меня, пожалуйста. Не надо ничего говорить, не надо ничего объяснять… я поняла.
— Спасибо, — отвечает он. — Я представлю рапорт…
И тут она качнулась вперед, и оказалось, что его лоб упирается ей в плечо, и пальцы, прохладные и чуть вздрагивающие, коснулись его щеки.
— Не надо, — сказала она. — Не уходите.
— Вы не поняли…
— Нет. Я поняла. Не уходите.
— Но вы — и он… и…
Она обнимает его и вздыхает:
— Великий Один, как глупы мужчины. Гюнтер Кисслинг, я хочу, чтобы вы остались со мной. Если вы по-прежнему будете моим начальником охраны, это проще. Теперь вы понимаете?
— Вы не примете отставку?
— Да что вам сдалась эта отставка. Не уходите от меня. Ни в отставку, ни… ни сейчас. Пожалуйста.
— Ваше…
Вздох.
— Вы помните мое имя, Гюнтер?
Переменить эту идиотскую верноподданническую позу на более удобную и наконец позволить себе прикоснуться. Теперь, когда она начала — первой.
