парнишкой Дэви. Он ничего особенного собой не представляет, — призналась она себе, — однако он мой».
Женщины весьма уязвимы, когда их мужчины ходят на длинном поводке. А Донне к тому же никогда не приходилось самой решать свои проблемы.
— Мне кажется, тебе нужно научиться бизнесу, Донна, — вступила в разговор Кэрол. — Мы продаем, по крайней мере, одну машину в месяц. Это когда дела идут не очень хорошо. Но и тогда при продаже самой дешевой машины получается почти двадцать тысяч дохода, что не так уж плохо. Тебе ведь надо чем-то заниматься. Поверь мне, я знаю это не понаслышке, а по собственному опыту. Если уж я смогла разобраться в делах, то уверена, и ты сумеешь.
— Все постоянно мне внушает, что я должна заняться делами Джорджио. Но я не думаю, что приспособлена к чему-либо такому…
Кэрол вальяжно махнула рукой:
— Никто не узнает, к чему он приспособлен, пока сам не попытается разобраться. Твоя проблема заключается в том, что никогда раньше тебе не приходилось зарабатывать себе на жизнь. Что ж, надо сделать первый шаг. Возможно, ты сама себе удивишься. Ты, по чести говоря, хочешь провести весь следующий год, лишь приглядывая за домом, таким прелестным, как этот? Но очень скоро ты просто взбесишься. В общем, жду тебя на автомобильном аукционе завтра утром, в девять. В дальнейшем, коль скоро ты осмотришься, я советую взглянуть на некоторых строительных деятелей. И показаться им. Джорджио станет намного счастливее, если будет узнавать о своих делах из первых уст. Подумай об этом. Ты можешь всем управлять, получая указания и рекомендации от него. Будто я не знаю Джорджио! Ему необходим человек, которому он мог бы доверить рулевое колесо…
Донна внимательно всматривалась в лицо женщины, сидевшей за столом напротив нее. Это было жесткое лицо. И в то же время Донна не могла не видеть излучаемой им доброты.
— Значит, завтра утром увидимся. — Произнеся эти слова, Донна сразу же почувствовала себя лучше: «Решение принято. Я займусь делами. Джорджио будет гордиться мной. В конце концов это — самое важное». Я все сделаю ради Джорджио! И, как все говорят, ему будет намного спокойнее, если на место рулевого сядет тот, кому он доверяет».
Когда человек принимает то или иное решение, у него делается легче на душе. Впервые за последнее время Донна вдруг почувствовала, как внутри у нее закипает жизнь: «Я буду работать на Джорджио, пока не решится вопрос с апелляцией… Потом, когда он вернется домой, я снова стану просто Донной Брунос, его женой».
Больше всего она сожалела о том, что акт принятия ею важного решения не сопровождается акколадой[2] со стороны ее матери.
Глава 3
Джорджио стоял в душевой под струями холодной воды и яростно натирал себя кусочком темно- зеленого мыла. Он сжал зубы от холода, но упорно пытался разогнать кровь и избавиться от пупырышек гусиной кожи, покрывавших все тело. Белый кафель душевой давно растрескался, плитка побилась, а образовавшиеся щели почернели от грязи многолетнего запустения. Джорджио на несколько секунд закрыл глаза и представил, как он блаженствовал бывало в ванной комнате своего дома. Обычно он выскакивал из постели, шел под горячий душ, а потом спускался вниз к Долли, чтобы выпить кофе и съесть несколько круассанов… Если сказать этим местным типам, что он имел обыкновение есть на завтрак, они сразу заподозрили бы его: он, дескать, просто голубой, гомик.
Его вернул к реальности голос Петера Пирсона, соседа по камере, который бормотал себе под нос:
— Какой позор, Джорджио, восемнадцать проклятых лет. Вопиющий позор! Я бы перестрелял всю эту шваль… — Голос прервался булькающими звуками, поскольку Петер подставил голову прямо под насадку душа.
Джорджио ничего не ответил: ему нечего было сказать.
Он выключил душ, стер полотенцем лишнюю влагу с тела и, обернув полотенце вокруг бедер, вышел из душевой. Джорджио склонился над раковиной и только начал чистить зубы, как почувствовал резкое и обжигающее прикосновение к ягодицам. Он выпрямился и осторожно потрогал себя сзади рукой. Когда спустя мгновение Джорджио посмотрел на свои пальцы, они оказались запачканными кровью. Он негодующе сжал кулаки и сорвал полотенце; затем, повернувшись спиной к обрамленному пластиком зеркальцу, висевшему над раковиной, поглядел в него: по обеим ягодицам проходил рубец, сочащийся кровью, — примерно дюймов десять длиной. Это была довольно глубокая рана, но понял, что зашивать ее не потребуется… Рана будет гореть некоторое время, в течение которого он не сможет отдыхать сидя. В этом, по-видимому, и заключался смысл нанесенной ему травмы.
Гардеробщик мистер Гэнтри улыбнулся и медленно покачал головой:
— У меня такое впечатления, что тебя здесь не любят, Джорджио. Не могу понять: почему так? — Он повернулся лицом к парню лет восемнадцати, который тщательно брился у соседней раковины, но при этом следил за обстановкой, и заорал: — Хочешь поцеловать его, не так ли?!
Парень испуганно затряс головой.
— Тогда заканчивай бриться и выметайся отсюда!
Джорджио с усилием прижимал полотенце к ране, чтобы остановить кровотечение. Когда юнец подхватил свои бритвенные принадлежности и опрометью выскочил из душевой, Гэнтри сквозь стиснутые зубы прошипел:
— Это наркоман от Левиса. Левис просил меня сказать тебе, что ты ему не нравишься. И перед тем, как тебя будут отправлять на Остров, он хочет с тобой поговорить.
Джорджио посмотрел гардеробщику прямо в лицо и без околичностей заявил:
— Вы знаете, здесь происходит много всякого. И не всегда из-за жуликов. Скажите тем, кто разрезал мне задницу, что я с ними разберусь. И можете держать пари на деньги, мистер Гэнтри, что я разберусь и с вами.
Гэнтри демонстративно расхохотался, обнажив дорогие протезы вместо собственных зубов:
— Тебе крышка, Джорджио. Приговор уже вынесен. Теперь, в свою очередь, рассмеялся Джорджио. И улыбнувшись своей обворожительной улыбкой, ответил:
— Мне — крышка? Да я еще не начинал, мать твою!..
Гэнтри усмехнулся:
— Я бы сказал: уже начал. И некоторое время тебе следует ходить с опаской.
Лицо Джорджио вдруг сделалось серьезным, даже суровым.
— В таком случае, мистер Гэнтри, вам тоже нужно остерегаться. Передайте Левису: чтобы меня запугать, нужно нечто большее, чем сопляк с бритвой в руке. Будь я на его месте, я бы ровненько перерезал бритвой заказчику горло. Право же, я с удовольствием сделал бы это сам, но уступаю честь ему…
Джорджио прошел мимо Гэнтри, слегка толкнув его. Вернулся в душевую и взял другое полотенце с вешалки. Обернувшись им вокруг талии, спокойно вернулся в камеру. Он понимал, что все ждут его реакции. Именно поэтому Джорджио беззаботно насвистывал и непринужденно улыбался.
Оказавшись один в камере, без посторонних глаз, он раздраженно потер лицо рукой… Левис выступил открыто. У него, похоже, длинные руки. Сам он отбывал сейчас двадцать лет в тюрьме «Паркхерст». И все же смог устроить Джорджио такой радушный прием в «Скрабсе» всего лишь спустя сутки после вынесения тому приговора.
«Одно ясно, как день: мне надо убраться отсюда, — заключил Джорджио. — Что бы ни случилось, мне надо выбраться! Как только я попаду на Остров, меня можно считать покойником».
В камеру, ухмыляясь, вошел Петер Пирсон. Поскольку Джорджио не улыбнулся сразу ему в ответ, Петер хлопнул приятеля по плечу и весело произнес:
— Выше нос, Джорджио! Ты слишком похож на жулика с ободранной задницей!
