— Привет, дорогая!
Донна поглядела в напряженное усталое лицо свекрови.
— Привет, Маэв! — ласково произнесла она.
Маэв раскрыла объятия и притянула Донну к себе. Обе женщины расплакались при всех. Все члены семьи стояли и наблюдали за этим. Им было приятно, что все так обернулось. Они укрепились в своих мыслях о том, что Джорджио не был таким уж плохим человеком, раз его любили эти женщины.
Маэв плакала о том, каким он мог быть, а Донна — обо всех этих детях в Шри Ланке и в других странах мира, которые могли пострадать от этих двух мужчин, преданных накануне земле.
Маэв прошептала Донне на ухо:
— Я присмотрю за этим ребенком, Донна. Ты хорошо сделала, что сказала мне об этом.
Донна улыбнулась сквозь слезы. Она искренне надеялась, что сын Джорджио принесет Маэв больше счастья, чем это сделал его отец.
Донну спас от ответа дядюшка Джимми, который запел «Кевин Барри». Благодаря давнему опыту Донна знала: когда начинают петь ирландские революционные песни, тризна превращается в вечеринку. В этот день слезы будут перемежаться со смехом и с воспоминаниями.
Маэв отвернулась от нее и начала петь вместе со всеми родными:
Донна понимала, что ей надо высидеть до конца все поминки, и она собиралась это сделать. Но только ради Маэв, Па и семьи.
Не ради Джорджио или Стефана Брунос.
Теперь она свободная и богатая женщина, у которой есть строительный бизнес, автомобильная площадка, предприятие «Поговори с», а также два участка пустой земли за границей. И все это она собиралась продать как можно дороже.
Она была свободна, свободна и чиста. У нее были еще и краденые деньги, и дом, стоивший более миллиона фунтов. «Я сейчас свободна, как птица», — пришло ей в голову. — И все же я вовсе не счастлива. Слишком многое мне надо увязать в своей жизни».
Алан Кокс приехал в дом к Донне в одиннадцать тридцать утра, на следующий день после похорон. Долли открыла ему дверь.
— Что вам нужно? — резко бросила ему она. Алан улыбнулся ей очаровательной улыбкой.
— Я бы хотел увидеть Донну. Пожалуйста!
Долли вся ощетинилась:
— Вы не можете! Она в прострации от горя и никого не желает видеть.
— Не сомневаюсь, что это так, — засмеялся Алан.
Он аккуратно отодвинул Долли в сторону и вошел в дом, с порога окликая Донну.
Долли закрыла дверь и сказала, уже мягче:
— Ее нет дома.
— Но ее машина на дорожке! — глядя на старуху, громко сказал Алан. — Не говорите мне, что она куда-то ушла пешком. Это достаточно большой дом. А теперь, скажите мне, пожалуйста, где она? Мне надо ее увидеть, Долли!
Долли, сдаваясь, покачала головой.
— Она копается в саду. Посидите на кухне, а я схожу за ней.
— Я сам найду ее. А вы пока поставьте чайник, хорошо?
И он прошел мимо нее в сад, не дав Долли времени, чтобы ответить…
Он пошел по дорожке к теннисному корту. Завернув за угол, он наткнулся на Донну. Она была в туго облегавших ее джинсах, в толстом вязаном джемпере и в высоких башмаках. Вид у нее был слишком элегантным для того, чтобы сжигать мусор в небольшой жаровне.
Алан подошел к ней и сказал:
— Моя мать любила возиться в саду. Она говорила, что ее это успокаивает.
Дона посмотрела на него через плечо.
— Что тебя привело сюда, Алан? — спросила она.
Он посмотрел, как она бросила в огонь какую-то пачку.
— Я пришел узнать, как ты. И рассказать тебе кое-что. Донна подбросила еще мусора в огонь и тихо засмеялась.
— Что ты хочешь мне сказать, Алан? Говори и уходи! Тогда он откусил кончик у сигары и с пафосом произнес:
— Я пришел, Донна, чтобы посмотреть, не нуждаешься ли ты в помощи.
— Нет. Вообще-то, нет. Так что ты зря приехал.
Он пожевал незажженную сигару и выпалил:
— Ты не облегчаешь мне задачу, Донна! Я пытаюсь тебе сказать… — Он запнулся, посмотрел на руки Донны в перчатках и с сомнением спросил: — Что ты там сжигаешь, черт побери?
Он подошел поближе и, когда увидел, что она сжигает в жаровне, то едва не поперхнулся своей сигарой.
— Откуда ты взяла эти деньги, мать их?
Дона весело рассмеялась.
— Это деньги Левиса. Деньги от ограбления. Половину я отдала Кэрол Джексон. А теперь, как видишь, сжигаю свою половину.
Алан развернул ее лицом к себе.
— Ты что, спятила, женщина? Здесь же целое состояние!
Донна кивнула.
— Я не спятила, Алан. На самом деле я еще никогда не чувствовала себя лучше, чем теперь, за всю свою жизнь. И я наслаждаюсь этим! По-настоящему наслаждаюсь… — Она вытащила из пачки пятидесятифунтовую купюру и подожгла ее.
— Ну, давай, прикури свою сигару.
Алан секунду смотрел на горящую купюру, следил, как скручивается и сжимается от огня лицо королевы на ней. А потом наклонился и все-таки поджег от банкноты сигару. Он несколько раз затянулся огромной коричневой кубинской сигарой, перемежая кашель со смехом.
— В тебе таится куча сюрпризов, ты знаешь?
Донна поглядела ему в лицо и, чувствуя тягу к нему, потребность в нем, сказала:
— Ты пришел ко мне, Алан. Ты это сделал сознательно, не так ли? Тебе всегда придется приходить ко мне. Я больше не собираюсь ни за кем бегать. Джорджио все это выбил из меня. Теперь ты видишь то, что получишь. А что между нами случилось в Шри Ланке — это лучшее, что у меня было за всю мою жизнь. Но нам еще надо кое-что сделать, нам обоим, прежде чем мы сможем быть вместе… А сейчас единственное, о чем я хочу попросить тебя, — это чтобы ты всегда сам приходил ко мне. Больше мне от тебя ничего не нужно. Только чтобы ты всегда бегал за мной.
Притянув ее к себе, Алан нежно прошептал:
— Я всегда буду следовать за тобой, Донна, куда бы ты ни поехала. Никогда в жизни я никого не любил, не был влюблен по-настоящему. До того момента, как ты вошла ко мне в кабинет. И с тех пор ты занимала мои мысли и мое сердце. Я буду следовать за тобой, Донна, каждый день моей жизни, потому что я знаю, что теперь я не смогу жить без тебя.
Она не отвечала ему, и он спросил полушепотом:
— Но ты ведь любишь меня, хотя бы капельку, не так ли?
Донна улыбнулась — ее позабавил сомнение, прозвучавшее в его голосе. Усмехнувшись, она
