которые они раскачивали в руках, как танцовщицы — бутафорские ассагаи.
В толпе женщин Коломб увидел Люси: она была во всем белом, и только на груди ее горел алый крест. Белая фата скрывала ее лицо, а длинная юбка волочилась при ходьбе по земле. Она шла босиком, но, когда процессия приблизилась к церкви, Люси остановилась и надела белые туфли.
Церемония венчания длилась более двух часов, и пению, казалось, не будет конца. Сначала пели обитатели Энонских лесов, и прихожанки Сионской церкви ответили им гимном собственного сочинения. Потом запели все вместе, иногда хлопая в ладоши в такт мелодии. Люси откинула фату, и звуки псалма свободно лились из ее полуоткрытого рта. У нее был короткий нос и широко расставленные, раскосые глаза. Она чуть-чуть повернула голову, чтобы видеть своего жениха, и тут впервые в жизни сердце ее познало истинную радость. Когда она хлопала в ладоши, она смотрела на позолоченное кольцо, блестевшее у нее на пальце — достояние новобрачной, безгрешной и чистой. Маленькая Роза Сарона стояла вместе с Мейм в первом ряду женщин и плакала; сердце ее разрывалось от горя, но вместе с болью она ощущала и странную сладость, и горячие слезы легко бежали по ее щекам.
Мисс Брокенша сидела в первом ряду на стуле, специально приготовленном для нее самим епископом. Она не одобряла это новомодное движение членов секты эфиопов; такая необычная служба казалась ей нелепой. Но она приняла приглашение, ибо ее собственный фанатизм не позволял ей ни обсуждать, ни порицать никаких обычаев такого родного и близкого ей по духу народа. Два часа просидела она, слушая наскучившую ей службу, и ни разу не согнула свою по-солдатски прямую спину.
Свадьба Коломба и Люси происходила на склоне холма, между Сионской церковью и дорогой. Епископ не разрешил танцевать возле церкви, но внизу у дороги пение незаметно перешло в танцы. Молодые люди, возвращавшиеся с работы, присоединялись к своим соплеменникам и танцевали в рваной рабочей одежде, и звуки мелодии и топот ног не прекращались до поздней ночи.
Церемония окончилась, и Коломб с Люси в темноте спустились в город. Когда их озарил блеск огней большого вокзала, они уже ничем не отличались от других зулусских супружеских пар, уезжавших из города. Он нес на плече жестяную коробку, а у нее на голове был символ домашнего уюта — большая вязанка хвороста, перетянутая так называемым инкомфом; из этого растения делаются веревки, которыми привязывают к хижине соломенную или тростниковую крышу. Внутри каждой охапки лежала винтовка, а четыре толстые охапки были аккуратно связаны в вязанку, закрученную и подрезанную на концах. Они целый час искали билетную кассу, несколько раз пересчитали сдачу и громко восторгались ездой по железной дороге. Оба они, конечно, не впервые пользовались поездом: они уже совсем привыкли к нему, но им казалось, что куда безопаснее прикинуться неопытными простаками. Вязанка была оставлена в багажном вагоне почтового поезда — Коломб сам отнес ее туда по указанию проводника. Они заняли свои места на деревянной скамье открытого вагона третьего класса, заполненного едущими на север людьми, которые надеялись найти работу в страшных ямах золотых рудников Трансвааля. Наступила ночь. Люди, закутавшись в одеяла, лежали на верхних и нижних полках и на полу. Одни храпели, другие сонно разговаривали между собой или смотрели в окно на огни столицы. Здесь были представители пондо, коса и других южных народов; их вагоны пришли раньше и были прицеплены к поезду прямого сообщения. Они освободили место молодой зулусской паре с таким видом, будто оказывали гостеприимство путникам в собственном доме; для Люси у них нашлись учтивые и звучные слова похвалы. Некоторые улыбались — им нравились ее зулусская речь и мягкая манера говорить. Раздался паровозный гудок, и вагоны дернулись. Коломб и Люси прижались друг к другу. Поезд медленно двинулся вперед, в темную, беззвездную ночь, оставляя позади свет и суматоху вокзала. Пять задних вагонов, в которых ехали белые пассажиры, были ярко освещены, но в вагонах третьего класса, мчавшихся в темноту, царил мрак.
Глава VIII
БАЛ У ГУБЕРНАТОРА
В доме губернатора не было комнаты, достаточно большой, чтобы служить залом для бала, и в саду выстроили деревянный павильон, разрисованный внутри, как храм Дианы. В саду были развешаны разноцветные фонарики, а в павильоне военный оркестр играл модный венский вальс. Бал, первый в новом, тысяча девятьсот шестом году, давался в честь офицеров колониальной милиции. Добровольцы походили на райских птиц в своих ослепительно сверкавших мундирах. Молодые фермеры, подтянув животы и выпятив грудь, с бравым видом разгуливали по залу. Черные шнуры на красном фоне, сочетания золотого и синего, серебряного и зеленого, широкие алые лампасы на узких брюках, серебряные шпоры, блестящие лакированные ботинки, золотые эполеты, звезды, ленты, дубовые листья и медали сверкали в мерцающем свете электрических ламп. От фермеров несло то нафталином, то запахами нового платья, то помадой для волос, то потом. Несколько офицеров Британской имперской армии во главе с губернатором бродили среди гостей, не выдавая своего презрения к ним.
У женщин в волосах торчали высокие гребни, а их платья с пышными, до пола юбками и даже шлейфами были низко декольтированы. Они помахивали голубыми программками, прикрепленными к веерам, болтали, смеялись, пили маленькими глотками разнообразные напитки, которые разносили на серебряных подносах черные лакеи губернатора, и ждали, когда молодые офицеры пригласят их на танец. В саду и на лужайках теплый воздух был насыщен запахом гелиотропа и еще каких-то цветов. В павильоне музыканты, наполовину скрытые от публики пальмами в кадках, раздували щеки и потели.
Том танцевал с Линдой де Вет. Глаза его не отрывались от ее лица, и он почти не различал плывущих им навстречу стен павильона, оркестра и туалетов кружащихся пар. Временами Линда, казалось, уносилась в страну грез. Ее волосы, падавшие блестящими светлыми волнами, были заколоты гребнем из слоновой кости, а белое платье с воздушной юбкой, усыпанной голубыми незабудками, так и плыло по воздуху, когда она кружилась. Он следил за выражением ее лица — вот она увидела знакомых, и в глубине ее больших темных глаз вспыхнул огонек. Потом она взглянула на него и улыбнулась. Она вся светилась счастьем и излучала радость, словно горькое одиночество и печаль внезапно покинули ее и никогда не вернутся вновь. Тело ее было мягким и податливым, а руки касались Тома естественными, бессознательно ласковыми движениями. Безмятежная и уверенная, она, казалось, не замечала блестящей позолоты офицерских мундиров. Но она бездумно включилась в эту игру воображения — эфемерную, как деревянные стены павильона, украшенные фальшивыми греческими пилястрами и расписанными под мрамор фризами, в то время как снаружи был все тот же мрак, а сверху смотрели все те же равнодушные звезды, которым все равно — убивают ли друг друга целые народы или какое-то одно сердце ликует от счастья.
Оркестр замолк. Том оглядел море лиц; пожилые женщины внезапно показались ему усталыми — краска на их щеках была слишком яркой, а губы посинели. Молодые люди раскраснелись от жары и напряжения, и фермеров можно было отличить по белой, оставшейся от шляпы полоске на лбу. Генерал имперской армии разглядывал толпу в монокль.
— На кого ты так смотришь? — шепнула Линда.
— На генерала Стефенсона. Клянусь богом, он и за людей нас не считает.
— Том, пожалуйста, не горячась!
— Я и не собираюсь. Я так счастлив и так люблю тебя.
Он повел ее по покрытой ковром аллее через сад в одну из гостиных с витыми, резного дерева колоннами, ярко раскрашенным лепным потолком и сверкающими люстрами. Желтый свет падал на алые с золотом мундиры, на украшенные драгоценными камнями булавки и гребни в волосах женщин, на лысые головы и раскрасневшиеся лица чиновников, членов законодательного собрания и местных магнатов. Губернатор, бывший офицер инженерно-сапёрных войск, стоял у стены, рассказывая что-то низким, ленивым голосом. Это был дородный мужчина с лицом, испещренным красными жилками, тяжелой челюстью и с пышными седыми усами, закрученными вверх, как рога буйвола. Когда говорили его чиновники, он слушал, не глядя на них, а затем, изливая поток банальностей, заставлял их умолкнуть.
— До процветания рукой подать, но все-таки еще нужно протянуть эту самую руку, — услышал Том его слова.
— У нас, возможно, будут и щекотливые моменты, — сказал достопочтенный мистер Уинтер, министр внутренних дел. Остролицый, с хитрыми глазами и маленькой бородкой, он напоминал лису.
