Арсений Ахтырцев
Сабля Чингизидов
Ротмистр Воронежского гусарского полка Александр Самарин очнулся утром после боя во внутреннем помещении Красной мечети Измаила. Тусклый свет не мог пробиться через закопченные окна, и в первый момент ротмистр подумал, что на дворе глубокая ночь. Через минуту, привыкнув к темноте, он начал различать силуэты лежащих вокруг тел. Слева, в малиновых рейтузах Воронежского полка, накинув на плечи тулуп и привалившись к стене, дремал на седле его денщик Семен Каратаев.
«Жив, черт подери!» – подумал Самарин.
Последним, что он запомнил, была сабля налетевшего сзади татарина из ханской стражи Каплан-Гирея. Сабля неотвратимо опускалась ему на голову, а он не мог ни защититься, ни увернуться в тесном переулке у постоялого двора.
«Вот и все», – подумал тогда Самарин и удивился, как медленно опускается сабля.
– Семен, – позвал ротмистр, подняв голову. Резкая боль пронзила затылок. Раненый на минуту потерял сознание. Денщик, вскочив, принялся поправлять повязку на голове офицера:
– Александр Антонович, ваше высокоблагородие, вам нельзя вставать.
– Как же я жив-то остался? – спросил пришедший в себя Самарин. – Мне же голову ханец с полного замаху раскроил!
– Это их благородие корнет Бутович, за него молиться должны. Дотянулся до поганого и ударил сбоку по руке. Вот сабля плашмя и скользнула. Бог милостив.
– А Ванька живой?
– Царствие ему небесное, зарубили корнета. Там татар сабель тридцать было. Как турки табун вдоль улицы пустили, гренадеры назад сдали, и крымцы через постоялый двор на ров пошли. Если б не мы, то и прорвались бы. Больно люты были. Да и то сказать, ханцы, ханскую печать с казной спасали.
– С казной?
– Два кованых сундука. Один с деньгами. Немецкие талеры. И печатью. Другой с посудой золотой. Вся в каменьях.
– Надо полагать, ты своего не упустил?
– Да десяток монет-то всего и досталось. Полковой командир наш, Иван Федорович, приказали на всех поделить, кто в живых остался.
– Врешь небось, рожа…
– Как можно! Вот и вам на память презент достался. Кубок византийской работы и сабелька ханская для папаши вашего.
– У нас этих сабель в имении – вешать некуда…
– Попейте взвару, гречанки местные принесли. Говорят, из трав целебных.
Самарин сделал два глотка, голова закружилась, и ротмистр впал в забытье.
Андрей Степанович Сазонов принимал в своем кабинете старого знакомого – Николая Викентьевича Раздольского. Кабинет находился в здании Министерства культуры в Китай-городе, и его хозяин, член Комитета по культуре Государственной думы, бывал здесь только по четвергам. Раздольский занимал какой-то пост в Дворянском собрании Москвы. Какой именно – Сазонов не помнил, так как эта сторона деятельности приятеля его нисколько не интересовала.
– А ты молодцом держишься, – похвалил Сазонов Раздольского. – Сколько мы с тобой не виделись?
– Уже семь лет, Андрей. Да ты не бойся, я ничего просить не буду. У меня предложение. Деловое.
– Предложение? Давай.
– Ты знаком с этой вещью? – Раздольский вынул из кейса большую цветную фотографию и распечатку описания.
Сазонов осмотрел фотографию и внимательно прочел распечатанный текст.
– Помню, как же. Сабля Чингизидов из коллекции Уваровых. Что, нашлась?
– Нашлась. Она и не терялась. После революции попала к племяннице жены Уварова. Та ее прятала, потом дети прятали. А нынче ко мне ее правнучка пришла и просит помочь продать. Это же целое состояние.
– Да уж. Родовая реликвия Гиреев.
– Вот смотри. Я навел все справки. Здесь предварительная оценка эксперта аукциона «Сотбис». Ты его должен помнить. Извольский Веня.
– Извольский? Уже эксперт? Надо же, как люди растут. Эксперт фирмы «Сотбис»… Звучит! А тут сидишь в этом болоте. – Сазонов широким жестом обвел рукой обитый деревом кабинет.
Раздольский вслед за Сазоновым окинул взглядом дубовые панели, коротко вздохнул и продолжил:
– Сабля фигурирует в основных каталогах. Как утерянная. Опубликована фотография, дореволюционная. Так что экспертизу сделать будет нетрудно. Да и вещь известная. Есть десяток описаний. В общем, Извольский считает, что, учитывая известность и уникальную историческую ценность, на аукционе лот можно выставить на восемь – десять миллионов долларов.
– До аукциона еще дожить надо, – философски заметил Сазонов.
– О том и речь. О сабле никто не знает. Кроме меня и владелицы. Даже ее родственники не знают. Бабка, когда умирала, только ей открылась. Ты третий. Помоги ее продать. У тебя же есть связи. Ты знаешь, как это делается.
Сазонов помолчал. Он понял, какие связи имел в виду Раздольский.
– Сколько она хочет?
– Семьсот пятьдесят тысяч. Это уже с моими комиссионными. – Николай Викентьевич внимательно наблюдал за реакцией хозяина кабинета.
– Экспертиза? – вопросительно посмотрел на гостя депутат.
– Разуваев в среду, в семь вечера, нас ждет.
– Хорошо. Буду.
– Только, Андрей, не обижайся, приходи один.
– Ну какие обиды?
– Так что, берешься?
– После разуваевской экспертизы дам окончательный ответ.
– Хорошо. – Раздольский еще раз осмотрел кабинет Сазонова. – А тут у тебя тихо.
– Тихо. Я сюда из Думы убегаю отдохнуть.
– Ну что ж, до среды, – Раздольский поднялся.
– До среды. Бумаги и фотографию я оставляю.
Приятели пожали руки. Депутат вернулся к столу и набрал номер:
– Толя, это Сазонов.
– Да, Андрей Степанович.
– Мне нужно встретиться со Славой.
– Со Славой…
– Да-да, с тем самым.
– Когда?
– Завтра вечером.
– Хорошо, Андрей Степанович, я перезвоню.
Преуспевающий бизнесмен Вячеслав Львович Корнеев, в определенных кругах известный как Корень, сидел в подвале на Пятницкой напротив депутата Сазонова, и настроение у него было самое препаршивое. Он знал, что он в долгу у Андрея Степановича, и прекрасно представлял, какие услуги потребует тот в счет этого долга. У него накопился достаточный опыт по оказанию услуг депутату, так что он имел полное основание предполагать, что эти услуги будут носить ритуальный характер. А ритуальных услуг успешный бизнесмен Корнеев старался избегать.
Сазонов, прекрасно понимая, чем мается его старый приятель, не спеша расправлялся с осетриной.
Два способных честолюбивых провинциала, Слава Корнеев и Андрей Сазонов, первокурсники факультета искусствоведения, нашли общий язык с первой же встречи. Все годы учебы они держались
