Венец айтаны

«Нет, слишком задержался я на суше, – мрачно думал он. – В море, скорей в море! Через пару дней будем в Дундруте, «Дельфин» должен ждать. Спущу своих волков на первого встречного, сперва у нас будет славная охота, а потом уж примемся за дело. Хорошее дело. Давно следовало поставить сторожевую базу в устье Вазара. И держать альгавийцев на коротком поводке!»

Пират с удовольствием представил будущий форт с удобной гаванью. Кажется, они встречали подходящее место, когда ждали армию Вельгиса. Вельгиса. Донна Вельгиса.

Капитан задохнулся от внезапной, резкой, обжигающей боли. В воспаленном от бессонницы мозгу взорвался калейдоскоп обрывков – воспоминаний.

Страшный крик шаррита: «Лесси Вельгис!..»

«Во всем этом мире мне нужен только ты один…»

Испуганные, неправдоподобно синие глаза и нелепая сабля в руке…

Застывшее бледное лицо и тонкие пальцы, судорожно, до боли сжавшие его руку…

Горячечный шепот: «Не уходи, Кен…»

Отчаянные глаза, залитые слезами щеки и медленно тянущаяся к правому запястью рука – «Я не могу по-другому…»

Угрюмая физиономия Кариена и собственное: «Она моя жена. И я буду с ней, буду, что бы ни случилось…»

Его рубашка на полу, жар ее тела под тонкой тканью платья, он тонет в синих глазах, он боится, что она будет жалеть об этом, но она шепчет: «Я ведьма. И я люблю тебя», – и все счастье мира сосредоточивается в маленькой каюте посреди океана.

«Я больше никому тебя не отдам. Никогда…»

Это были его слова.

«Да что же ты делаешь, идиот?!» – яростно полыхнуло в голове. Грай прав. Какой же он болван! Кому он ее отдал?! Этому дурацкому камню?! Смирился и покорно уехал, обманывая себя – но не ее?! Сделанного не воротишь, у нее наверняка были веские причины потянуть за серебряную нить. А он? Предал жену. Поверил, что надежды нет. Поверил, что они смогут жить друг без друга. Он не выдержал и трех недель. А каково ей? Он зарычал от горькой ярости.

«Прости меня, малыш! – взмолился капитан, сжимая висящий на шее миниатюрный медальон. – Дождись меня, пожалуйста!»

– Значит, так, волки. – Дрогов спокойно и, по обыкновению, чуть насмешливо смотрел на свою команду, и в его душе не было места сомнениям. – В Дундруте ждет «Дельфин». Вы берете его, Грай, лично проверишь, чтобы все было в порядке, и выходите на охоту. У вас есть месяц. Потом вы забираете меня в Дундруте, и мы идем на острова. Вопросы?

– Целая куча, – проворчал Порг. – Только ты ведь на них все равно не ответишь, капитан.

– Угадал, – осклабился Дрогов. – У меня тут еще остались кое-какие дела, ребята, так что не обессудьте.

– Ты едешь один? – хмуро спросил боцман.

– Да, дорогой мой Грай. Я еду один.

Мир был окрашен серебром, и это было прекрасно. Совершенство изящных отточенных линий, застывшая песня хрустальных капель, искрящиеся снежинки на тонкой паутине – серебряная пелена была великолепна и совершенна. Мир вне ее виделся как в тумане, и Лесси каждый раз приходилось прилагать усилия, чтобы отвечать на ненужные вопросы ненужных ей людей. Разум бесстрастно говорил ей, что эти люди когда-то были важны для нее, но внутри были только равнодушие и пустота. Лесси хотела бы полностью раствориться в серебре, принадлежать ему без остатка – но что-то мешало. Что-то досадное, цепкое, упрямое, как она сама когда-то, что-то властное и неумолимое не давало ей полностью слиться с серебряным совершенством.

А иногда приходила боль. Пронзительная, щемящая, невозможная, заставляющая судорожно хватать ртом воздух, вынуждающая сердце заходиться от бешеного стука. С болью приходила тоска – по несбывшемуся, по ушедшему, по тому, что было безжалостно изодрано собственными руками. Тогда Лесси отчаянно рвалась из серебряной клетки, но ее душа была бессильна. В ней не осталось сил ни на свободу, ни на радость, ни на любовь. Все силы ее души были выпиты беспощадным серебром – она отдала их сама.

А потом уехал Кен, и ведьма вздохнула с облегчением. Его темно-серые глаза особенно часто будили в ней беспокойство и боль. Но вопреки ее надеждам, вместо того, чтобы утихнуть и дать ей наконец забыться в серебре, тоска принялась за нее с удвоенной силой.

В один из таких дней, когда уже невозможно стало терпеть пытку, Лесси пошла в дворцовую конюшню и отвязала Карн. Она не сидела верхом с тех пор, как они приехали в столицу – очень давно. Ведьма жила во дворце, общаясь только с маленьким принцем и молодым графом Джастином. Ей часто попадался в коридорах новый полковник столичного гарнизона, но она молча проходила мимо. Она знала, что у него все хорошо, она сама приложила руку к его недавней свадьбе, но – всегда молча проходила мимо.

Карн призывно заржала, мягко ткнулась мордой в ее плечо. В голове неуловимо мелькнуло теплое лошадиное «спасибо». Лесси механически протянула вороной кусочек сахара, и та благодарно взяла его с ладони. Привычно оседлав кобылу, девушка покинула дворец и направилась к городским воротам. Ей вдруг стало невыносимо душно в каменном мешке мощеных дорог и кирпичных стен. Стражник на воротах узнал ее, откозырял – может быть, они вместе прошли не один десяток километров по пыльным дорогам войны, но Лесси не вспомнила даже лица солдата. Вырвавшись из Вазара, она мягко пришпорила Карн. Будто почувствовав желания хозяйки, лошадь начала постепенно убыстрять ход. Вот остались позади пригородные усадьбы, вот вдоль дороги потянулись луга и поля, и Лесси направила Карн в сторону от тракта. Вороная неслась легко и свободно, она тоже соскучилась по вольным прогулкам. Потом, почувствовав, что ее не понукают более, лошадь замедлила ход и остановилась в небольшой рощице. Лесси соскользнула с коня и прижалась к теплой земле.

«Спасибо, Жива!» – чирикнула маленькая птичка у нее над головой.

«Спасибо, Жива!» – шелестом листьев отозвались деревья.

«Спасибо, Жива!» – шепнул ветер.

Влажные капли силы – мягкие, родные, живительные – упали на ее ладони. Лесси внезапно захотелось плакать, но вместо слез глаза заволокла серебряная пелена. Она еще успела взмолиться, и кобыла послушно подставила стремя, но девушку уже перестало занимать хоть что-то, кроме завораживающе прекрасных серебряных линий.

Карн знала, куда держать путь. Она уже бывала там, и хотя ей в том месте не понравилось, хозяйке требовалось именно туда. Во всяком случае, именно это ее хозяйка неосознанно выкрикнула, прежде чем ею опять овладело что-то холодное и чуждое. Карн торопилась. Она нарочно везла Живу подальше от человеческого жилья – и даже сама чувствовала, как благодарные капли силы отовсюду падают девушке в ладони.

Лесси оглянулась. Она поняла, куда везет ее Карн, и даже не удивилась этому. Девушке было плохо, до рвущей душу тоски, до головокружения. Теплая сила ее земли, которую та сама щедро вливала в ее ладони, сила, главным в которой была любовь и благодарность всего живого в Ор-Сите своей хранительнице, – эта сила разбудила что-то в ее душе, но принесла только боль. Теперь Жива отчетливо осознавала, что она навек заключена в серебряную клетку, что как ни пытайся она вырваться из нее – слова произнесены и цена заплачена. Абсолютно добровольно. Жаловаться не на что. Надеяться тоже. Но она не мешала Карн продолжать путь. Какая разница, куда ехать, если она сама отпустила капитана?

Ведьминого круга они снова достигли поздним вечером. Почувствовав испуг кобылы, Лесси спешилась и отправилась дальше пешком. Она шла и чувствовала, как радостно приветствует ее ждущая здесь сила, как нежно целует ласковый ветер, как дурманят ароматы трав вечного июля зачарованной поляны. Жива пролежала на теплой земле всю ночь, раскинув руки, позволяя силе свободно протекать сквозь себя, а слезам – уносить всю накопившуюся в душе горечь. Когда небо начало светлеть, девушка поднялась на ноги и направилась к ручью.

– Подскажи мне, Ведьмин круг, – шептала Лесси, роняя на воду легкие голубые лепестки. – Подскажи мне, мать-Земля…