взгляд и сухой голос. Это здорово даже, что он мне ничего не предложил. Я не узнаю ничего о нем, а он обо мне. И Лорик, как ни крути, а существует. Еще одна стильная игрушка преуспевающего мужчины. Мне с ней не тягаться. Я что? Рабочая лошадка, навьюченная поклажей. Недосуг даже маникюр сходить сделать. Если вечером ногти перед телевизором покрашу, то рада радехонька. Нет, срочно надо заняться собой вплотную. Хватит уже в феминизм и демократию играть. Завтра же пересмотрю свои взгляды на жизнь. Буду вместе с Бобом у телевизора валяться. Нет, валяться не буду, буду примерной женой и хозяйкой, стану готовить и мужа с работы ждать…»
Только вот беда: мужа на горизонте было не видать, а Боб был всего лишь таксой. Самый верный, отважный, преданный недочеловечек с толстенькими кривыми лапками и шелковистыми тряпочками ушей.
По Катиному лицу лились горькие ручейки, солоно затекая в рот и смазывая открывающуюся глазам панораму.
22
Два года назад, когда ее любимый Борис-Боб-Бобочка нежданно-негаданно снискал славу продвинутого в андеграунде дизайнера по интерьеру, из него вдруг не по-детски полезли псевдохудожественные, богемные манеры. И если с его изменившимся внешним видом – пальтушками из клетчатого драпа с искусственными меховыми воротничками, вельветовыми куртенками по пояс, рваными штанами с бахромой, специально «заношенным» тряпьем за неимоверные бабки, – Катя, не поднимавшаяся в одежде на дизайнерский уровень, еще могла мириться, то против нового образа жизни упрямо восставала. Ночные клубы, бесконечные тусовки ночи напролет с ему подобными, тщательно запачканными мальчиками и девочками, с чадом марихуаны и кокаиновыми дорожками у нее дома, вызывали у Кати приступы безумной ярости и детского бессилия.
Слезы чередовались со скандалами, уговоры – с молчаливым спусканием с лестницы новых друзей, непонимание – с мольбами о необходимости выбираться вместе.
Боб никуда и ниоткуда выбираться не собирался. Он длинно объяснял что-то про имидж, необходимость быть на виду, а, по мнению Кати, просто сидел посередине мерзотной лужи и радостно хлопал по воде руками, обдавая и ее тучей грязных брызг.
Одно «но»: новый образ жизни, мелькание на экране скандальных хроник на дешевых каналах, идеи, рожденные в наркотическом бреду, приносили с собой золотые яйца. Катин труд рассматривался уже как хобби, милое развлечение «на булавки».
Врач в Кате бил тревогу, но все попытки что-то изменить терпели неудачу. Более того, оказалось, что это Катино поведение было вызывающим, ведь именно она уносилась на край света тогда, когда Боб в ней особенно нуждался. Кате был поставлен жесткий ультиматум: «или я, или твоя работа». Катя все никак не могла решиться выбрать – очень жаль было успешного, своими руками выстроенного дела.
И уже почти решила, как Пенелопа выбрала место у очага, но опоздала…
Боб вдруг вернулся домой необыкновенно рано и с порога решительно заявил, что раз Катя не может отказать своему заказчику, то он вынужден, просто вы-нуж-ден поехать на Ибицу с Сиреной. И даже продемонстрировал эту, приведенную с собой, Сирену. Чтобы охарактеризовать ее, Кате понадобились всего два слова: шлюха малолетняя.
Из последних сил стараясь держать себя в руках, Катя заверила любимого, что чемодан со всеми его вещами будет приготовлен Бобу к утру.
За вещами Боб приехал другим вечером и привез с собой на этот раз не свою малолетнюю шлюху, а симпатичного рыженького щенка за пазухой. Это был замечательный, еще не вытянувшийся в длину собачий карапуз с глубокой скорбной складочкой на лбу и чисто-розовым гладким пузом. От него нежно пахло молоком.
Боб похвастался, что подарил ему щенка сам имярек, фамилию которого нетусовочная Катя тут же забыла, от своей сто раз породистой, преэлитной суки. Добавил, что на Ибицу собаку везти невозможно, а оставить не с кем, и предложил Кате приютить щенка у себя. На время.
Когда Катя принялась сопротивляться, он назвал ее мелочной, низкомстительной и бесчувственной…
Боб ушел, таща за собой нажитое барахло, а Катя осталась стоять в дверях с раскрытым ртом, щенком на руках и напутствием:
– На улицу не выносить, поить только кипяченой водой!
Сразу же оказалось, что кроме кипяченой воды таксик хочет еще и есть, и в ночи Катя поплелась в ближайший открытый магазин за молоком и геркулесом. Пока она варила и остужала кашу, он мужественно и тихо ждал у ног, следя за Катей черными виноградинами глаз и морща лобик. Катя гладила его по голове, уговаривала подождать чуть-чуть, а он ставил ей на колени толстенькие когтистые лапки и лизал руку, заглядывая в глаза.
Скорбеть по Бобу было некогда. Они ели кашу, писали на газетку, залезали во все уголки квартиры и снова писали. В третьем часу ночи щенок решил угомониться. Катя положила его на стареньком одеяльце в придвинутое к кровати кресло и мягко наказала «Место», поглаживая по теплой гладкой голове. Щенок послушался и свернулся тугим калачиком в кресле.
Проснулась Катя через час, почувствовав, как коварный такс притуляется у нее под боком. Бережно переложила теплый комок обратно в кресло, приговаривая сквозь сон «Место, малыш, место», и накрыла своей рукой. Щенок моментально обхватил руку двумя лапами и щекотно уткнулся теплым сонным носом.
Еще раз пять она возвращала его обратно в кресло, стоило лишь убрать затекшую, неудобно вывернутую руку. Он не ныл, только глубоко и протяжно вздыхал в одиночестве, без матери и собратьев, и от этого у Кати щемило сердце. Было ужасно жалко маленького сироту, а еще жальче брошенку-себя, которой некуда ткнуться холодным носом и некому положить уверенную большую руку ей на голову.
Утром встала разбитая, невыспавшаяся, с красными глазами и возмутительными желтыми мешками под ними. Сердитая и несчастная, слонялась из угла в угол, не понимая, за что приниматься, и только маленький таксик, источник хлопот и ночных волнений, скрашивал недоброе одинокое утро. Он громко, оптимистично цокал коготками по паркету, весело и тоненько лаял и поминутно тыкался холодным влажным носом в Катины голые ноги.
Катя взяла его на руки, и он тут же приветливо вылизал ей ухо. Катя поцеловала пахнущий молоком крошечный кожаный нос, потерлась щекой о нежную макушку, потрепала уши-тряпочки и тихо сказала:
– Спасибо тебе, малыш, без тебя мне было бы совсем плохо…
К концу фразы голос ее предательски дрожал. Уже в тот момент где-то в глубине сознания зрела твердая уверенность, что она никому его не отдаст.
23
Нет, раскисать было нельзя. Ни по-какому нельзя. Тем более нельзя, что и почвы-то нет. Подумаешь, ну подумаешь, какой-то встречный-поперечный… Поярков-Доярков. Кузькин сын. Индюк надутый.
Вот если бы это был Он, тогда понятно, тогда да…
Хм, Масик! Ма-сик!
Катя громко, от души высморкалась. Должно быть, возвышенная Лора никогда не сморкается с таким шумом…
Катя привела лицо в минимальный порядок и тоже въехала в вихрь кружащихся над дорогой снежинок, заметающих чистое поле по обе стороны шоссе. Дома ее ждали. Это она знала точно.
Часть 2. Страх
1
Катю встречали мама, Боб и старенькая шотландская овчарка Лукерья. Хоть Катя и звонила им каждый день, но встреча все равно была безудержной, словно она затерялась где-то давным-давно и вот, наконец, нашлась. Многократные вопли, визги, объятия, громкий лай и мокрые поцелуи.
Квартира встретила Катю знакомым запахом своей квартиры, смешанным с запахом свежих огурцов, только что выпеченного теста и жареного мяса.
Катя тут же бросилась распаковывать чемоданы, выуживать подарки и подарочки, многочисленные покупки. Мама охала, фыркала, прижимала руки к груди и хваталась за сердце. Это означало, что все
