Безотчетно Катерина подошла вплотную к раскрытой металлической двери и воровато оглянулась по сторонам: водитель машины читал газету, а больше вокруг не наблюдалось ни души.
Сим-сим, открой дверь!
В подъезде было душно, и сразу захотелось чихнуть. В пробивающемся сквозь грязное стекло солнечном свете кружились вальсом растревоженные грузчиками пылинки. На площадке первого этажа у одной двери стояли два подростковых велосипеда, а у другой детская коляска, в углу свалены ролики. Интересно, а что у Пояркова – коляска или велосипеды…
Катя прислушалась: горку дотащили еще только до середины лестницы, и она несмело поднялась чуть выше. На втором этаже вдоль стены расположились летние колеса, загодя приготовленные для смены. Еще несколько шагов вверх.
«Как девчонка, честное слово, ну что мне здесь надо-то? Какая мне разница что у Пояркова под дверью, коляска или велосипед? Поярков, Поярков-Доярков, что ж ты ко мне прицепился так…»
Под дверью Михаила Кузьмича Пояркова было пусто. Ничегошеньки. Ни велосипеда, ни коляски, ни колес и ни даже роликов. Абсолютно ничего, что могло бы указать на хоть какую-то личную жизнь хозяина. Только тонкий слой пыли на перилах и безликий резиновый коврик под дверью. Дверь призывно манила блестящей латунной ручкой: «Открой меня! Заходи ко мне!»
Это, наверно, и есть «черная» дверь в поярковскую вотчину. Вот будет здорово, если дверь сейчас откроется, Катя прокрадется тихонько, на цыпочках в прихожую и нежно спросит у Уха:
– Как дела, служивый?
Катя осторожно прикоснулась к холодной латуни, нажала. Дверь не поддалась. Легонько подергала – никакого результата. Еще бы! Не ее, видать, не Катин сегодня день.
Где-то наверху произошло шевеление, раздались бодрые шаги, и мужской голос забубнил-запел и подсвистом:
– Трам-пам-пам… Фью-фьюить… Па-ра-ра-ра-ра-рам… По всей видимости, донесли наконец горку. Вот попалась так попалась! Что она здесь делает? Катя заметалась по площадке, на носочках покралась было вниз, но шаги настигали.
Сверху раздался игривый баритон:
– Сударыня, я вас вижу, не убегайте.
Вниз по лестнице мячиком катился прямо на Катю всемирно знаменитый пианист Бука. Несмотря на мрачную фамилию, он оказался кругленьким, ладненьким старичком с густой седой шевелюрой и розовыми щечками, совершенно не страшным.
Сверху он погрозил Кате пальцем и громким шепотом заявил:
– Я вас знаю! Вы новая домработница депутата ЗакСа Семенова. Угадал?
Катя выдавила из себя невнятный писк.
– Вы не тушуйтесь, не тушуйтесь, мы здесь совсем не страшные и девушек не обижаем. Я – Бука, но все, как вы понимаете, называют меня просто букой. Вы не стесняйтесь, если что будет нужно – заходите к моей Наташе, она поможет и объяснит. А мне рояль привезли, рояль! Бегу встречать, смотреть, чтобы не поцарапали.
Катя в очередной раз пискнула, закивала головой в благодарности. Потопталась для приличия, пока Бука не приблизился, извинилась и бросилась бежать вниз по лестнице.
– Дикая какая-то… – недоуменно констатировал Бука и снова засвистел вниз по лестнице. – Па-ба-рам… Пам… Фьююю…
Катя, грохоча каблуками, выскочила на улицу, сощурилась от дневного света и бегом побежала к машине. Даже не заметила, что в десяти метрах на нее изумленно пялится давешний знакомый, Человек- Ухо.
5
Ни этот день, ни следующий не привнесли в Катину жизнь никакого разнообразия. Все было обычно, рутинно и беспросветно скучно. «Хоть бы произошло что-нибудь интересное…»– мечтала Катя.
На ее звонки Поярков не отвечал. Она сама перед собой делала вид, что ей это совершенно безразлично, но от этого день не клеился и, чем дальше, тем не клеился больше и больше…
Домой Катя приехала окончательно разбитая. Не переодеваясь, как была «в цивильном», вышла выгулять Боба и моментально поняла, что и здесь попала не в масть. Ветер задувал в низкий вырез пальто, и приходилось придерживать ворот двумя руками, тонкая кожа перчаток не грела рук, в легких ботинках мигом окоченели ноги, юбка собиралась на коленях в неудобные складки и ползла кверху.
Боб чувствовал ее настроение, бегал в стороне сам по себе и не приставал с играми, только косил на хозяйку печальные круглые глаза. Словно пожалев Катю, минут через пятнадцать он самостоятельно повернул и решительно потрусил к подъезду.
Доведенными до автоматизма движениями Катя вымыла Бобтеусу лапы, разогрела ужин, и в молчании оба поели. Катя свалила грязную посуду в машину и устало предложила:
– Пойдем, Бобка, полежим немножко.
Глаза слипались, переодеваться не было сил, знобило.
Катя прилегла на диван и натянула на себя толстый плед. Боб запрыгнул следом и улегся на привычное место, в ямку под коленями. От его горячего тельца наверх по телу пошло приятное, живое тепло и, поправив под головой подушку, Катя, засыпая, решила, что резкая смена климата не доводит все же до добра…
Снилось что-то приятное. Катя стояла на берегу океана, мелкие волны мягко бились о голые ноги, плескались вокруг лодыжек. Под ногами бугрились какие-то коричневые садовые шланги, в изобилии разложенные до самого горизонта.
Катя шагнула из воды, но, кроме как на шланги, ступить было некуда. Стоять на них оказалось неудобно, и Катя балансировала обеими руками, подставив тело теплому солнцу и остро пахнущему аптекой ветру. Под ногами хрустело. «Они же сейчас все потрескаются, и огород будет нечем поливать», – подумала во сне Катя и сама себя успокоила: никакие это не шланги, а выброшенные на берег, высушенные солнцем толстые стебли водорослей, издающие сильный запах йода и гнили. Мыс Доброй Надежды.
Катя обернулась, хрустя, и заметила, как издали к ней приближаются двое мужчин. Молодой и постарше. Они тоже брели босиком по стеблям, засучив до колен светлые брюки, балансируя на ходу руками. Лиц было не разобрать, только два силуэта на пустом, безлюдном берегу, но Катя узнала их сразу. Обоих. Он в юности и Он сейчас, даже еще старше. Катя удивилась, что так сразу узнала Его-старика, прежде никогда не видев.
Спешили они именно к ней. Они торопились, цеплялись ногами за стебли и должны были предупредить о чем-то жизненно важном. Они кричали что-то, но голоса заглушал свист ветра. Свист, переходящий в настойчивый, резкий звук…
Катя проснулась от звонка в дверь. Даже не от звонка, а от сердитого шевеления в ногах. Боб заерзал, вскинул голову, приготовился залаять, но посмотрел на хозяйку и опустил морду поверх согнутых Катиных ног, вопрошая: «Открываем или дальше спим?»
– Нас нет дома, – вяло ответила ему Катя.
Боб покладисто вернул голову на прежнее место. Но звонок раздался снова – резко и долго, настойчиво прогоняя сон.
Никого не хотелось видеть, ни с кем разговаривать. Хотелось лежать в тепле под пледом, ощущая нутром близкую явь – воспоминания о Мысе. Но Боб, лучший в мире охранник, такого наглого вторжения в его нору перенести не мог – со свирепым лаем бросился к входной двери. Как говорила несравненная Масяня: «Романтический момент упущен». О том, чтобы поспать больше, не было и речи. Что-то изнутри прочно удерживало Катерину на диване, кричало:
– Не ходи! Не вставай! Лежи камушком.
Катерина усилием воли отогнала неведомый голос. Вдруг что-то важное? Может, с Марьванной плохо.
Запутавшись в тапках, Катя в колготках прошлепала к двери, под которой неистово надрывался Боб, и, глубоко вздохнув, посмотрела в «глазок». На пороге стояла соседка Нина. Нина была не то, чтобы соседкой в общепринятом смысле слова, она жила двумя этажами ниже и с Катей обменивалась при встрече лишь легкими кивками головы, скупым «Привет!» Катя и имя ее узнала случайно, подозревая, что для Нины
