огня не бывает. Никогда не комментируя поступков своих подзащитных, Зернов по-человечески понимал, с кем именно имеет дело, и сейчас ему совершенно не хотелось узнавать о сидящей напротив Кате ничего из того, что он был готов узнать. Он ловил себя на искренней мужской жалости к ней, а для работы это было совсем не здорово…
Он вздохнул, выложил перед Катей несколько скрепленных степлером листков и заговорил, придав голосу нарочитую строгость:
– Это твои показания на двух предыдущих допросах. Сейчас почитаешь. Ты мне скажи, глупая росомаха, зачем ты вообще стала давать показания?
– А как же?
– Надо было молчать. Пока ты не заговорила, у них на тебя почти ничего не было. Ты должна была воспользоваться статьей сорок шестой Уголовно-процессуального кодекса: подозреваемый вправе либо давать объяснения и показания по поводу имеющегося против него подозрения, либо же отказаться от дачи объяснений и показаний. Отказаться, поняла?…
Катя смутно вспомнила, что слышала что-то такое об этой статье от Заморевича, но вот что именно… Вспомнила она и другое:
– Но они ведь сказали, что, если я все расскажу, они меня отпустят.
– Деточка, да они всем так говорят!.. Почему ты сразу не позвонила кому-нибудь, хоть Павлову? У тебя сразу был бы адвокат.
Катя растерялась. Получалось, что она все сделала неправильно. Ну почему, почему никто и нигде не учил ее общению с правоохранительными органами? Чему только ни учили – начиная от начальной военной подготовки и заканчивая научным коммунизмом. Не пригодилось ни разу. А такому необходимому и полезному предмету не учили нигде и никогда. Лучше бы вместо разборки и сборки автомата Калашникова ей кто-нибудь рассказал об Уголовно-процессуальном кодексе.
– У меня есть адвокат. Семенов. Он мне сразу сказал, что нужно сознаваться, хотя бы частично.
– Нет у тебя адвоката Семенова!.. – взревел вдруг Зернов. – У тебя сейчас есть адвокат Зернов! Хочешь ты этого или нет, но мне за работу платят, и я собираюсь выполнять ее на совесть. А Семенов – адвокат твоего следователя. Не знаю я, как это делается!.. Ты где этого Семенова взяла?
– В прокуратуре предложили. Он дежурил.
– Так я и думал… Что ты успела ему рассказать, без протокола?
– Вроде бы ничего…
– Хоть на это ума хватило.
Катя не стала уточнять, что Семенов не особенно и спрашивал. И если бы Катя что-то знала, то рассказала бы непременно. С адвокатом ведь – как с гинекологом: какой смысл к нему идти, если решила темнить и отпираться?… И на вопли Зернова Катя почему-то совсем не сердилась: ни на «росомаху», ни на «деточку». И вроде бы он подозревает, что с умом у Кати плохо… Но с ним было намного легче, с ним Катя была уже не одна.
– А что сообщать, если я следователю все рассказала? Ну, почти все…
– Вот видишь: почти. Ладно, читай.
В «почти» не входили улыбка Пояркова, его руки, теплое плечо, пиво из одной банки. Но об этом Катя не собиралась рассказывать и Зернову.
Потому что Поярков – голубой, «бухгалтер» в золотых очечках, и он никуда не летел. А еще он умер.
«Я схожу с ума», – мельком подумала Катя.
Она придвинула ближе листочки и попыталась сосредоточиться на чтении. Зернов не торопил, молча читал газету.
– Что это? – недоуменно спросила она, ткнув пальцем в лист. – «…В аэропорту у меня состоялась встреча с Поярковым».
– Это я тебя должен спросить. Это твои показания на первом допросе.
– Я такого не говорила, – жалобно отпиралась Катерина, – все было совсем не так…
– Как все было, это другой вопрос, – перебил Зернов, – а вопрос номер один – зачем ты эту дрянь подписала? Ты сама читала, прежде чем подписывать?…
Зернов счел за лучшее выбрать для себя в разговоре именно такой стиль: пенял ей ворчливо и по- свойски, словно браня за двойки. Ничем не напоминал, что год назад был ну очень не прочь всерьез приударить за хорошенькой коллегой Павлова, волею случая оказавшейся рядом с ним за столом. Уже рисовал себе в мыслях приятные моменты их красивого романа, – что все с ней будет красиво, он не сомневался, – сразу настраивал себя на «отношения с продолжением», а она, поганка, весь вечер авансы раздавала, а под конец сбежала от него. Бросила на прощание, что у нее дома собачка одна. Между прочим, Зернов мог бы и сам погулять с ее собачкой…
– Читала… Да, я читала. Вроде бы. Мне казалось, как я говорила, так и записано.
– Так, да не так. Башку бы тебе отвернуть. И Семенову вместе с тобой.
– Что же теперь делать? Теперь все кончено, да? – В голосе Кати звучали досада на себя и испуг.
– Повторяю, кончено все будет тогда, когда гвоздики начнут в крышку гроба заколачивать. До этого времени ничего не кончено. А раз не кончено, то будем бороться. Не бойся, вместе будем.
Зернов как будто что-то вдруг вспомнил. Нагнулся под стол, вытащил из портфеля два глазированных сырка, банан и коробочку сока с соломинкой.
– На, это я тебе привез. Поешь.
Катя совсем недавно наелась вкусностей из передачи и была сыта, но отказаться было неловко: чужой человек тащился ради нее в магазин, проявил неуклюжую человеческую солидарность, заботу. Она сердечно поблагодарила Зернова за такой милый жест и через силу съела сырок, не почувствовав вкуса. Принялась за спелый, желтый банан, но поняла, что еще кусочек – и ее вытошнит прямо на протокол допроса. На глаза опять полезли слезы жалости.
Нет, надо взять себя в руки. Никому тут мои слезы не нужны. Сама вляпалась непонятно во что, сама и отвечай. Очень ему приятно на бабьи истерики смотреть. Впрочем, он, наверно, к такому привычный. Но все равно… Я ведь «морской волк». Ну, почти… А «морские волки» не нюнятся на людях, не сиропятся, не орошают слезами все окрест.
А «привычный» Николай Зернов смотрел, как Катя давится бананом и слезами, сидя напротив него в старушечьей серой жилетке и поджав под себя ногу в шерстяном носке, и с ужасом понимал, как много вопросов придется решить ему в ближайшее время. Вопросов, формально никак не связанных с уголовным процессом, сугубо бытовых. Ведь завтра, в понедельник, ее переведут в тюрьму, а он, Зернов, никаких связей в женской тюрьме не имеет. В Крестах многие проблемы решились бы одним телефонным звонком: камера поменьше, отношение человечней, «пригляд» кое-кого из администрации, хорошие домашние харчи, телевизор и холодильник. Адвокат ведь ценен не только своими знаниями, но и своими связями…
В женской тюрьме связей у него не было никаких. По причине их ненадобности. До сегодняшнего дня. Нужно было срочно кого-то искать, кто выведет на нужных людей там. Да еще у нее, наверняка, есть какие-то интимные, женские просьбы. Какие-нибудь критические дни и тому подобное. Может быть, ей что- нибудь нужно, а она молчит. С другой стороны, спасибо ей большое, что молчит. Зернов не мог себе даже представить, как будет просить в аптеке женские прокладки. Никогда в жизни этого не делал. Со стыда сгореть! Не хватало на старости лет такого… Может, ей еще одного адвоката нанять, женщину. Просто, чтобы ходила к ней, поесть приносила в портфеле, штуки разные женские, разговаривала бы с ней о своем, о доме. А то Зернов плохо понимал, о чем с ней говорить. Не очередной же проигрыш «Зенита» обсуждать… Может, она сериалы любит? Но в сериалах Зернов был полный профан.
Зернов глубоко вздохнул своим мыслям и продолжил:
– Набила утробу? До конца дочитала? Теперь рассказывай по порядку, как все было на самом деле. И, самое главное – как твои отпечатки пальцев оказались на двери, и что ты делала на черной лестнице.
13
Старший следователь по особо важным делам Борис Николаевич Заморевич длинно выматерился, узнав, что мироновские родственники наняли самого Зернова.
Зернов был хорошо известен в уголовном мире, как по ту, так и по эту сторону закона. Не из «Золотой пятерки», нет, но один из самых сильных. Он славился воистину выдающейся способностью вытащить
