Девочка-каравелла быстро пробежала по ей ведомым важным делам, а Сережа даже не запомнил ее лица. Только общий туманный облик засел глубоко в подкорке, шевелясь и тревожа.
Рассудив трезвым умом, Сережа заставил себя прийти к выводу, основанному, как ему казалось, на собственном печальном опыте, что такая модница-красавица в халатике в талию наверняка есть просто глупенькая побрякушка и хороша со стороны, пока не раскрыла рот. И вынужденно успокоился, усилием воли вытесняя свербеж в подкорке.
Снова он встретил девочку через некоторое время, уже похолодало. Она была в простых черных брючках, куртке, с убранными в косу волосами. Коленки вовсе были скрыты от постороннего глаза, но у Сережи пуще прежнего защемило сердце. От вида тонкой руки, придерживающей ворот наброшенной куртки, от маленького девственного уха, не обремененного серьгой, от распахнутых глаз с длинными ресницами. Сережа строго напомнил себе, что она все еще молчит, но легче почти не стало.
Казалось бы, чего проще – подойди, познакомься, разговори, убедись в своей правоте, развернись и уйди. Не крокодил же она, в самом деле, не съест. Но скорее Сережа решился бы подойти и поцеловать декана – сущую мымру предпенсионного возраста и климактерического поведения, – чем заговорить с незнакомкой.
Встречались они часто, и Сережа, ничего ни у кого не спрашивая, просчитал, что учится она на его курсе, только на другом факультете. Подметил, что девчонка она общительная, незаурядная, но репутацией красавицы не пользуется. У нее были две подружки из ее же группы и бессчетно приятелей и приятельниц. Сережа к тому же был уверен, что мальчика в институте у нее нет.
Своим немым восторгом и радостью каждой встречи Сережа не делился даже с Димкой. Пока однажды у библиотечного подъезда не встретил их обоих, мирно беседующих о чем-то своем.
Сереже показалось в тот момент, что он познал истинный смысл трагедии «Отелло»: впервые в жизни он почувствовал, что способен на всепоглощающую, яростную, неконтролируемую ревность. Нет, он неоднократно видел ее с другими ребятами, но эта пасторальная картинка мирной беседы с единственным другом под сенью облетевших тополей выбила почву из-под ног. Эта ревность шла рука об руку с предательством, которое он ощутил, была круто замешана и сильно сдобрена. Хотя, казалось бы, о чем разговор? Незнакомая девочка беседует с его другом. Только-то и всего…
Сережа решительно приблизился, чтобы раз и навсегда положить конец сам не знал чему, но девочка упорхнула раньше, процокав мимо каблуками, оставив Димку одного у библиотечной двери.
Димка рассеянно и завороженно проводил ее взглядом, поднял к небу мечтательные глаза, и на лице его заиграла потусторонняя улыбка. Еще немного он отрешенно смотрел сквозь Сережу, а потом сильно толкнул друга кулаком в плечо, высоко подпрыгнул козлом, издав гортанный вопль, и счастливо предложил:
– Пойдем, что ли…
Они шли, а Сережа хотел, но не мог спросить о ней, боялся, что от одного-единственного вопроса сразу обнажится душа, выставив на всеобщее посмешище его сокровенный восторг, глубоко упрятанное и туго спеленатое чувство.
Спрашивать и не требовалось. Димка без передыха трындел всю дорогу о клевой, мировой, офигительной, сногсшибательной девчонке, которую звали Катя Миронова. За пятнадцать минут Сережа узнал о ней больше, чем за все предыдущее время тайного любования, потому что не говорить о ней Димка не мог. И стало яснее ясного, что Димка тоже пропал. А значило ли это, что пропала их дружба?
Этим вопросом мучился Сергей весь вечер: с одной стороны, убеждение о примитивности и корыстности женской натуры не исчезало, а, с другой стороны, никогда раньше не пьянила одна лишь мысль об обычной, в сущности, девчонке.
Короче, наконец-то обретенная мужская дружба требовала серьезной проверки на вшивость. Уступить или не уступать? Что предпочесть? Кого из них двоих выбрать, и надо ли выбирать? Мучимый этими и сотней других вопросов, Сережа промаялся до утра, до спасительного звона будильника. Нужно было вставать и ехать в институт, на эту сладкую Голгофу. На встречу с той, что…
8
Для Сережи началось странное и незабываемое время. Все в душе было перевернуто с ног на голову. В голове творился такой раскардаш, как бывает в доме только в Чистый четверг перед Пасхой, когда одновременно расклеиваются и моются окна, убираются до лучших времен зимние вещи, коньки и лыжи, ставится опара под куличи, и красятся в золотистой шелухе яйца.
Сережу кидало из хандры в щенячий восторг, из полного уныния в безотчетное обожание всех и вся. Настроение его скакало, как давление у гипертоника, и даже бабушка с многозначительным вздохом говорила маме, что у мальчика наконец-то начался запоздалый переходный возраст. А это как поздняя ветрянка – быть беде…
В ответ на такие заявления Сережа или ярился на домашних, принимался громко хамить, вгоняя бабушку в краску, или же начинал по-отцовски заливисто хохотать, обнимать женщин и клясться им в вечной любви. Снова в зависимости от настроения. За день Сережа успевал пережить в душе столько лишь ему ведомых взлетов и падений, сколько другому и за год не осилить. Встретились или не встретились, как посмотрела, с кем прошла, улыбнулась или нет…
Весь его день был наполнен этими грандиозными событиями, рядом с которыми меркли все вопросы внутренней и внешней политики.
Позже, много лет спустя, Сергей Кириллович мог однозначно сказать, что это были самые лучшие дни его жизни, дни, наполненные неведомыми ни до, ни после эмоциями, раскрасившими жизнь во все цвета спектра, да еще плюс угольно-черный…
Сережа вдруг осознал, что может элементарно робеть перед существом из низшего мира, у которого в голове наверняка серое вещество хранится вперемешку с пуговичками, тряпочками, тесемочками, колечками и бусиками. Узнал, как охватывает в один миг острейшее желание схватить в охапку, прижать и смять, чувствовать на ощупь, кожей ощущать дыхание. Понял, как могут выходить из-под контроля хозяина части тела, не подчиняясь поступающим через синапсы командам одуревшего головного мозга. Например, начинал жить совершенно самостоятельной жизнью враз повзрослевший половой член.
Это была пора великих, величайших открытий. Открытий себя, через себя и о себе.
Бессчетно раз Сергей давал себе слово быть с ней галантным, нет, лучше хамоватым, остроумным, с упором в сатиру, надменно-снисходительным, всезнающим, своим в доску. Но при встрече хорошо получались только зажатость, стеснение и неуклюжесть. Полная олигофрения. Имбецильность в стадии дебильности.
Если рядом был Димка, то прекрасный момент встречи с Катей проходил более или менее достойно. Ну, просто стоял рядом, делал озабоченный вид, рылся в карманах, отвлекался на другие, ненужные разговоры. Но один на один – беда. Взрослый, здоровый и сильный мужик, он стеснялся, как первоклашка в женской бане, робел поднять на Катю глаза. Так часто и проходил мимо, демонстративно смотря в сторону. О том, чтобы обхватить, облапать, стиснуть, пробасить комплимент, об этом что говорить!
То был необъяснимый дурной угар. И, как пьяница тянется к стакану, так Сережка, борясь с самим собой, тянулся к их встречам. Похмелье стало наступать постепенно, когда уже не закрыть было глаза на то, что для его друга эта самая невероятная в мире девчонка тоже значила очень-очень многое.
Димка не раскрывал своих чувств, тоже носился с ними один на один, как горький пьяница-одиночка с бутылкой, не изливал душу. Он просто сводил к Кате все обсуждаемые темы: «Катя сказала…», «Катя считает…», «Кате кажется…» Он ни о чем больше не мог говорить. И Сережа, затаив дыхание, ждал этих вовсе не плавных переходов.
Сережа по-хорошему завидовал товарищу: тот сумел перебороть себя, смело шагнуть в пропасть общения с ней, знал о ней множество мельчайших подробностей. От того, что она получила в сессию, до того, что она думает о войне в Афганистане. Знал ее вкусы, увлечения, ее семью, размер ноги, ее любимую песню и детские болезни.
А Сережа все мучался вопросами: «Кого предпочесть? Что делать?»
9
Они встречались и расставались, разъезжались на каникулы и собирались вновь, а Катя все привычно сияла над ним загадочной, далекой звездой.
Казалось, все разрешилось само, встало на свои места. Димка уехал в Москву, оставив их одних. Но
