Но теперь Сергей носил несерьезное имя Михаил Кузьмич Поярков, а человеку с таким именем позволительны были разнос и увлекаемость.
Утром в день отлета он чисто выбрился, без сожаления расставшись с привычными холеными усами, вставил в глаза линзы темно-коричневой окраски, пристально оглядел себя в зеркале, подмигнул и остался доволен собой. Линзы создавали непривычное глазу ощущение, чувство инородности. Он поморгал, устанавливая веками линзы на место, и произнес одобрительно:
– Хм, Джеймс Бонд хренов.
По дороге в аэропорт и в аэропорту Сергей ужасно нервничал. Все же не агент 007. Виданое ли дело, путешествовать по свету с липовыми документами!
Чтобы не выдать себя волнением, прибег к опыту китайцев, перебирая в голове цифровые комбинации. Но гражданин Поярков, летящий частным образом в ЮАР через Германию, никого из представителей власти не заинтересовал. Летит себе человек и летит. И знакомых, к счастью, не встретил никого. Но выброс адреналина был мощный, успокоился Сергей только после взлета, когда сидел с мокрой от перенапряжения спиной в кресле «боинга». От пережитого волнения никак не мог заснуть. Тщетно пытался читать. Забылся непрочным, тревожным сном он, только когда летел уже над Черным континентом.
22
Спал недолго, беспокойно. Проснулся и снова начал волноваться. Впереди ждала встреча с человеком, всю сознательную жизнь бывшим для Сергея сродни этому самому непознанному Черному континенту. Борясь со взбунтовавшимися нервами, даже наглотался «Персена», чего не делал никогда и ни под каким предлогом. Над другими смеялся за неумение владеть собой, а тут взял и наелся успокоительного. Но ведь он теперь не Сергей Потоцкий, а Миша Поярков, и ему многое позволено.
Сквозь редкие пушистые облака – как обрывки ваты – показалась земля в обрамлении изумрудно-синей глади океана. Самолет плавно снижался, держа курс на аэропорт Кейптауна. Обширные островки темной густой зелени на фоне светлой песочной равнины сменились панорамой стремительно приближающегося города. Гигантского, утопающего в листве и траве мегаполиса, растянувшегося на многие километры, в центре которого упрямо торчала гора с будто аккуратно срезанной ножом верхушкой.
Шасси коснулось земли, и дальше все завертелось, как в ускоренном дореволюционном кино. Вставали, шевелились люди, собирали вещи, двигались на выход… Сергей выполнял все действия, как заведенный, полностью занятый охватившим его предвкушением. Все, кроме главного, было ему безразлично, неинтересно и суетно.
Отца Сергей узнал сразу. Не то чтобы отец ничуть не изменился, законсервировался и стоял перед ним таким, каким Сергей его и запомнил на всю жизнь. И нельзя было сказать, что проснулся в нем внезапно мифический голос крови, безошибочно развернув лицом к отцу. Нет. Отец сильно сдал, хоть и выглядел хорошо сохранившимся для своих лет. Улыбка, правда, несмотря ни на что, была широкая, обнажающая ровные, белые крупные зубы. Теперь уже искусственные. Но знаменитая отцовская улыбка была не та – по- западному дежурно-открытая, казенно-радушная. От смоляной волнистой копны остались жидкие седенькие воспоминания венчиком за ушами, тщательно подстриженные на минимальную длину. Голова его напоминала новенький мохнатый мячик для тенниса, только не желтый, а серый, как в Сережином детстве. С возрастом округлился живот, второй подбородок грузно надвинулся на дряблую шею, но торс остался плотным и упругим, с чуть рельефно выступающими мышцами.
Отец был в мягких серых брюках, наброшенном на плечи зеленом кашемировом джемпере, а под ним, обтягивая плотный торс и животик: «Пусть всегда будет солнца!!!» Именно по блеклой желтой майке и узнал его Сергей с полувзгляда, вычленил из толпы. И все же, даже без «солнца!!!», это был его, Сережин, родной отец.
Теплая волна пробежала к кончикам пальцев, к глазам, ушам, ноздрям. Отец безошибочно еще шире растянул в улыбке рот, завидев высокого, крепко сбитого мужчину с рассеянным взглядом в толпу.
Они дружно шагнули навстречу друг другу, посмотрели несколько секунд в глаза придирчиво и изучающее, выхватывая зрительными анализаторами куски и фрагменты тел, ища знакомые, приметные черты, и застыли, тесно притиснутые друг к другу, плотней прижимая друг друга руками.
Это было странное, неожиданное и непонятное чувство. Сергей точно знал, что обнимает своего отца – высокого, много выше его, широкого в плечах, почти атлета, густо темноволосого, а руки обманывали его. Они не тянулись вверх, а опускались много ниже собственных плеч, не раскрывались в ширину, а сходились, нащупывая тело много меньше, чем должно было быть. И вместо того, чтобы запрокинуть далеко назад голову, пытаясь вглядеться в лицо, Сергей сквозь мутную, застилающую глаза цветную пелену видел перед собой внизу поблескивающую на свету гладкую лысину в возрастных пигментных пятнах. Такими же на ощупь были оба старика Новоселова – несильные, обмякшие мышцы на истончившихся, хрупких старческих костях. И все равно, врали руки, это был именно его отец и никто другой на свете…
Сергей ощущал телом, как отец кратко, скупо всхлипывая, пытается взять себя в руки, и не знал, чем подбодрить его. Просто молча похлопывал тихонько и бережно по теплой, чуть сгорбленной спине.
Каждый из них не решался первым оторваться, произнести какие-либо слова, но начали хором:
– Ну-ну, я здесь, старый…
– Здравствуй, сынок…
– Папа…
Сергей словно пробовал на вкус это слово, учился заново произносить.
– Папа.
– Сереженька. Мой Серый.
За долгую жизнь уж так сложилось, что Серым называл его только отец. Называли Серегой, Серго, Сергеем, Сереженькой, мама – Сереньким. И, услышав почти забытое свое прозвище, Сергей еще крепче сжал отцовские плечи.
Так же дружно они и разомкнули объятия, отстранившись, оттолкнувшись, как одноименные частицы. Внимательно оглядывали друг друга, теперь уже не вырывая кусков из общего портрета, разглядывали пристально и неторопливо, смакуя. Первым справился с чувствами Сергей:
– Папа, – негромко, осторожно произнес он, – может быть, поедем отсюда? Наверно, тебе лучше быстрее уехать. Здесь слишком людно…
– Я думаю, что ничего страшного. Но ехать надо, да. Не стоять же здесь. Что с багажом?
Они получили багаж, вышли на улицу к стоянке машин. Воздух был свежим и очень теплым. Сладко пахло незнакомыми цветами, нагретым асфальтом. Отец подошел к мощному «порше» из самых последних, с правым рулем. Сергей вопросительно взглянул на отца.
– Да, Серый, здесь движение правостороннее. Хм, а я уже внимания не обращаю, забыл. Думаю, с левым рулем сразу не смогу поехать.
– Брось, это как на велосипеде: садишься и вспоминаешь.
Отец улыбнулся одним краешком рта.
– Полагаю, мне уже не придется этого вспомнить.
Так уж случилось, что Сергею Кирилловичу не довелось быть в стране с правосторонним движением. Много где побывал, но везде трафик был привычным. Оказалось, что такая езда с непривычки очень утомительна и нервна. Было неуютно сидеть на месте, предписанном в твоем понимании для водителя, и не ощущать перед собой руля. А на поворотах, когда вдруг вылетали и мчались на тебя в лоб машины, Сергей вздрагивал и усердно принимался перебирать ногами, нащупывая отсутствующие педали. Несколько раз вытирал ладонью вспотевший от натуги лоб.
Отец, ловко и мягко управляя автомобилем, вопросительно намекнул:
– Серый, может, ты лучше назад пересядешь?
Это было бы как раньше. Отец за рулем, и маленький Сережка на заднем сиденье. Когда Сережка самонадеянно забирался вперед, на «мамино» место, отец и пересесть ему предлагал теми же самыми словами, с той же интонацией. Но Сергей Кириллович упрямо замотал головой, не соглашаясь.
– Как знаешь… Ладно, терпи, еще не близко.
Как раз въехали в город. Универсальные постройки ангаров и пакгаузов, мелькавшие вдоль шоссе, сменились жилыми кварталами среднего звена, затем – более респектабельной частной застройкой, торговыми кварталами, деловыми. Стало интересно и зрелищно.
Дом отца располагался в бурском квартале, где традиционно селилось наиболее зажиточное коренное
