поверхности и достигает своего пика в тот миг, когда тяжесть перемещается с ног на все тело, равномерно распределяясь по пояснице, позвоночнику, нашедшей, наконец, упор голове, уложенной на теплый керамический бортик. Все последующее, даже ощущение бегущих вдоль тела жадных, булькающих пузырьков, массажем ударяющих в кожу струек, не идет в сравнение с тем, уже пережитым при переходе в горизонтальное положение.
Но это, нынешнее, чувство невозможности остановиться, замереть, застыть на месте, чувство постоянного беспорядочного движения, полного хаоса было в сто раз круче излюбленного чувства покоя. Он, который никогда не выключал кнопочку разума, все держал под контролем – даже в сексе, знал, что и когда необходимо сделать, сказать, спросить – с ней просто жил, задыхаясь от счастья и забывая дышать.
Он чувствовал, как ее тело идеально подходит к его телу, не существует никаких неудобств и никаких препятствий.
Его размер. Его женщина. Его половинка.
Катя еле слышно, хрипло смеялась, еще больше доводя его до исступления, призывно выгибалась ему навстречу, мельтешила вокруг руками и ногами, заполняя все окружающее пространство собой, а он плыл по течению, полностью отдавшись ее воле.
Когда все было окончено, по-хозяйски прижимая ее к себе, Сергей прошептал в самое ухо:
– Если бы ты тогда, на даче догадалась снять с меня майку, у нас были бы уже взрослые дети.
– Дурак! Дурак ты, Доярков… – нежно промурлыкала Катька откуда-то из под мышки, засмеялась, и под мышкой сразу стало горячо и щекотно. – Я ведь девочка, мне навязываться неудобно. Ты сам-то куда смотрел?…
– Я на тебя смотрел. Я, Кать, так тебя боялся…
– А теперь? – пытала Катька, четко зная, что любопытство сгубило кошку.
– Теперь? Теперь меньше…
3
Катя открыла глаза и увидела, что всю комнату пронизывают длинные, косые солнечные лучи, пробивающиеся через неплотность штор, а все предметы отбрасывают причудливые, непропорциональные тени. Время к вечеру, солнце низко. По всей комнате в беспорядке валялась ее и его одежда. Смутившись откровенному виду своего кружевного бюстгальтера у двери, Катя снова закрыла глаза.
Из-за приоткрытой двери доносился негромкий голос Сергея, от которого чаще забилось сердце.
– Ай, какой молодец… Красавец. Ты – мужик. – Сергей уморительно растягивал слова, беседуя с Бобом. – И шрам у тебя будет классный, ручаюсь. Ты мне веришь? То-то же. Тебя за такой шрам все собачьи девчонки любить будут. Эй, эй! Не чеши! Кефир допил? Пойдем на улицу.
Но Боб на улицу не пошел, а, слегка пошатываясь, побрел к двери в спальню, просочился в щелку длинным туловищем и здоровым глазом взглянул на хозяйку. Подошел к кровати, поставил на край коротенькие лапки-ручки и между ними положил на одеяло голову. Один глаз у него совсем заплыл, шрам на морде выглядел устрашающе – весь в узелках ниток, в запекшейся крови.
– Что, малыш, болит? – понимающе спросила Катя. – А я, знаешь, такая счастливая, ты даже себе не представляешь…
Боб подтянул задние лапы, протопал по одеялу и улегся, прижимаясь к Катиному животу. Катя осторожно потрепала его по макушке, по ушам, раздумывая о том, что нужно собираться с силами, вставать и одеваться.
Вставать, вылезать из-под одеяла не хотелось.
Не хотелось ненужных, дежурных слов, прощаний, вежливых обещаний не хотелось.
Не хотелось никуда уходить из этого дома.
Но внутренне Катя была готова к тому, что еще чуть-чуть, и наступит неизбежное отрезвление. Она так и не поняла, кто же он, но сейчас это не имело никакого значения. Даже если бы он признался, что агент Моссда или даже сам Бен Ладен, Катя спокойно пережила бы.
Гораздо больше угнетало и пугало присутствие где-то параллельно Лоры или какой другой решающей женщины. Ведь не с нашим же цыганским счастьем встретить нежданно-негаданно совершенно свободного Принца на Белом Коне…
Надо держаться и не показывать вида, уговаривала она себя. Надо делать вид, как будто мне все равно.
Сергей открыл дверь и, обнаружив, что Катя уже проснулась, громко протопал к кровати и с размаху бросился на них сверху, обхватывая руками и подгребая под себя.
Возмущенный таким обращением, Боб в недоумении напрягся и для порядка зарычал, а Катерина довольно запищала, прижатая тяжелым телом.
Сергей перекатился на бок, ослабил хватку, но не выпустил Катьку из рук и строго сказал псу:
– Потом с тобой разберемся. Я ее просто так не уступлю. Если нужно будет – станем драться.
Он аккуратно поднял собаку под брюшко и опустил на пол.
Смирившись с тем, что возле хозяйки появился человеческий самец, Боб вздохнул и покорно улегся внизу на ковре, возле Катиных шортов, положив голову на лапы.
В Катиной жизни между Борисом и Сергеем мужчины, разумеется, были. Они периодически возникали у Кати дома, оставались ночевать в ее постели, и это превращалось в непрекращающееся выяснение отношений человека и собаки. Боба приходилось выставлять за дверь, и там он грозно рычал, лаял, выл до умопомрачения, мешая людям сосредоточиться на собственных эмоциях. Он вдохновенно грыз чужие ботинки, демонстративно рвал стянутые перчатки и валялся на сдернутых с вешалки кашемировых пальто.
С Сергеем все получалось по-другому.
Казалось, Боб думал: этому странному можно доверить хозяйку. Придется, наверно, с ним делиться. Да я и сам не прочь с ним подружиться, вон он как тому терьеру наподдал. Меня руками трогал, а руки у него хорошие, не злые. Уж я-то чувствую. И хозяйка рядом с ним делается такой пусечкой: пушистая, спину выгибает ласково и голосом урчит. Морду на лапы печально не складывает, а только довольно поскуливает. Эх, жаль, хвоста у нее нет, вилять нечем. А как без хвоста ему свое настроение показывать? Нет, может, нам обоим от него только толк и польза?…
А Катька в этот момент не сомневалась, что в ее жизни от Сергея только толк и польза. И еще умопомрачительное чувство, что она прибилась, наконец, к родному берегу после странствия по суровым волнам. Только б не мираж!
Сергей шептал ей какие-то пустые и глупые слова, горячо дышал в ямку под ключицей, в ложбинку между грудей, в завитки волос на влажной шее, а она вбирала в себя каждое слово, букву, звук, каждое прикосновение, забыв о том, что несколько минут назад твердо намеревалась встать и уйти.
Второй раз был совсем не похож на первый. В первый раз между ними были страсть и голод, который оба пытались яростно утолить, разрывая друг друга на части, безжалостно терзая друг друга. Теперь же все происходило неспешно, чувственно, с полной, щедрой отдачей себя другому, с ощущением бесконечности бытия.
А внизу на коврике Боб, навострив одно ухо, терпеливо прислушивался к доносящимся интимным звукам, ловил охотничьим носом разносящийся по комнате аромат продолжения рода и размышлял о своем. И эти мысли приводили Бобтеуса Реджинальда Голд Тил в благодушное и меланхолическое настроение.
Когда на кровати над его головой затихли звуки борьбы двух тел и доносилось лишь глубокое, протяжное дыхание, Боб поднялся, оперся лапами о край матраса и с любопытством заглянул на ложе. Никогда до сих пор не видел он у своей горячо любимой хозяйки такого выражения на морде: как будто она до отвала наелась вяленых свиных ушей, что покупает для него в магазине «Мой друг», или как будто она съела целую миску того, что остается после разборки холодца. Глаза ее были закрыты и подернулись поволокой, все мышцы лица расслаблены, а от неподвижно лежащей вытянутой руки так вкусно пахло, что Боб не удержался и лизнул.
Лежащий рядом с ней большой самец приподнялся на локте, подмигнул и дружелюбно признал:
– Похоже, мы с тобой поладим.
Боб согласился и подумал, что жизнь их, кажется, совсем налаживается.
4
