минуты демонстрировала свое пренебрежительное к ним отношение. Они путали Кунина с Акуниным, пища: «Акунин это тот, который „Кысю“ написал?», не знали, как сварить суп из свежих грибов, а в Русском музее были последний раз в старших классах школы. Но это же уму непостижимо, как они умудряются университеты позаканчивать и не знать, кто такая Наталья Гончарова!.. Зато они не путали звезд шоу- бизнеса, хорошо разбирались в брендовой одежде и могли оценить особенности кухни только что открывшегося ресторана. Зачем, ну зачем они были нужны ее сыну? Одна морока. Разве с такой рядом можно жизнь прожить? С ней рядом если гриппом заболеешь, и то пропадешь. Какой уж тут прочный тыл!
В бессилии что-либо изменить, демонстрации свои Ольга Петровна обставляла своеобразно. Могла, например, встретить сына с очередной подружкой на пороге квартиры в пижаме и бигуди, заранее давая понять, что они не стоят того, чтобы переодеваться к их приходу.
Ольга не лезла в дела сына дальше, чем это было возможно со взрослым, самостоятельным, сложившимся мужчиной, и не объясняла ему, что истинная причина ее эскапад не в невнимательном отношении девиц к классике и культурному наследию, бог-то с ним, с наследием, и вправду не это в женщине главное, а полное их пренебрежение к ее сыну, за исключением содержимого его бумажника.
Ольге казалось, что ее сыну фатально не везет, что злой рок посылает ему в спутницы каких-то аморфных мокриц и пустышек, занятых собой и только собой. Она могла понять альянс роскошного женского тела и пухлого сыновнего кошелька, но всему же свое время. Скоро и поезд уйдет. Сначала на вопрос о внуках Сергей бодро рапортовал: «Будут тебе внуки, будут», позже только досадливо отмахивался, а в последние годы и сама Ольга не решалась задавать ему подобные вопросы.
Отчаявшись повлиять на жизнь сына, отчаявшись увидеть на своем пороге мало-мальски подходящую сыну, нормальную женщину, Ольга Петровна загодя крутила на голове бигуди и надевала пижаму. Выражала протест. А ее великовозрастного балбеса это нисколько не угнетало, даже наоборот. Иногда Ольге казалось, что он специально приводит их к ней в дом, чтобы повеселить, развлечь, представить еще один любопытный типаж.
И вот вдруг ни с того ни с сего сын просит прилично себя вести. Занятно. Значит ли это, что пижаму и бигуди следует на этот раз спрятать подальше?
Сергей положил трубку и довольно улыбнулся:
– Завтра мама занята, и у нас есть целый день вдвоем. А послезавтра повезем ей письма.
Вот так, без всяких «А хочешь ли ты?», «Не съездишь ли ты со мной?», «Как ты посмотришь, если…», а просто «повезем» – и все. В другой раз Катерина непременно бы заартачилась такому насилию над ее суверенитетом. Но сейчас только потерлась затылком о его подбородок, посиневший к ночи от пробивающейся щетины, и сыто проурчала:
– Как скажешь…
6
Ольга Петровна Кирикова, в замужестве Потоцкая, озадаченно оглядывала себя в большое старинное зеркало, поправляла жакет легкого летнего костюма. Она томилась в ожидании сына, совершенно не предполагая, чего же ей следует ожидать от его сегодняшнего визита. Что-то подсказывало, что в этот раз все будет необычно. Никогда раньше он так, в лоб не просил ее прилично себя вести. Ей казалось, что, периодически наблюдая мать в пижаме, – пусть и гламурной, – с неизменными пластмассовыми колесиками в пепельных волосах, сын никак на это не реагирует, просто не замечает. Поэтому бессильный и смешной протест был направлен на подружек сына, им адресован.
Оказалось, все-то он видит.
Наблюдает и молча смеется, балбес…
Да ладно уж, Серенький и сам не воспринимал их всерьез, ему и в голову, кажется, не приходило рассматривать их с точки зрения перспектив на семейную жизнь.
А так хотелось бы на старости лет обрести полноценную семью с общим большим столом, дружными воскресными обедами, блинами горой на всю ораву, детским смехом, совместным украшением елки с долгим разглядыванием старых, видавших виды игрушек, свидетелей былых времен. Ангел маминого детства без одного крыла, толстый стеклянный будильник, много лет указывающий на без четверти двенадцать, стеклянные старинные бусы, английский колокольчик с нарисованным на боку охотничьим рожком… О каждой из этих игрушек Ольга могла рассказать целую историю, были б слушатели.
Очень хотелось вечерних кухонных сплетничаний с невесткой за чашкой чая, рассказов о той, прежней жизни. У самой Ольги таких посиделок не случалось, родители мужа умерли еще до их с Кириллом встречи.
Нынче, убеленная сединой, эффектно подкрашенной в голубовато-палевый тон, Ольга была уверена, что смогла бы стать классной, мировой свекровью, передовой и не косной. Но не для этих, право, финтифлюшек. Что они поймут из ее рассказов?
По вечерам, в одиночестве, в огромной новой квартире, купленной заботливым сыном и обставленной лично ею, сильно смахивающей на ту, московскую, Ольга часто, как четки, перебирала свою жизнь. В полной тишине вспоминала свою московскую пору: и большой обеденный стол, и детский смех, и полутемную спальню, где сжимал ее в объятиях Кирилл и где был зачат их единственный сын.
Кирилл… Ах, если бы можно было вернуть все назад! Как декабристка пошла бы за ним на край света.
Впрочем, как декабристка и тогда пошла бы, окажись Кирилл в беде. А он уходил от нее к лучшей жизни.
Ох, от добра добра не ищут… Вот ведь, сына к себе позвал, а ее не позвал, не вспомнил.
Если бы только довелось все по новой…
Седина и морщины – друзья женщины более верные и крепкие, чем все вместе собранные бриллианты, вымыли из души и из головы максимализм молодости, когда с пеленок зрела внутри уверенность, что Родина всего одна, что живет она в единственно правильной в мире стране с единственно приемлемым строем, что скоро догоним и перегоним, построим и заживем…
Вот и получилось: ни прежней, горячо восхваляемой страны, ни мужа.
А Кирилл не смог тогда разбить в ней этой бессмысленной, никчемной уверенности. Как же, истинными героями почитали тогда не диссидентов-предателей, а Павлика Морозова. И что? Диссидентство возведено в ранг святости, а Павлик Морозов оказался убогим, злобным сынком своего истинно русского папаши.
Как удалось все это пережить, взболтаться в один коктейль с прежними, новыми, своими, чужими и не потонуть? Неужели это она, коммунист Ольга Кирикова, ведущий сотрудник музея имени Великой Октябрьской революции, сменила кожу, взгляды, устои, оставила в прошлом многие идеалы, во всяком случае идеологические – все? Пытается, пытается на старости лет найти свое место, определиться, а что толку? Трудно жить без идеалов…
Спасибо Господу, Сергей у нее есть. Но и он давно в ней не нуждается. Не нуждается так, как она в нем. У него своя жизнь. Нет, он помогает материально, чуть что – тут же мчится на помощь. Он хороший, заботливый мальчик. Но с матерью ему не интересно, отдает должное, и только.
Ни-ко-му не нуж-на…
Ольга знала, что Сергей ездил к отцу. Сам рассказал ей об этом, но только когда вернулся. Этот момент больно резанул по сердцу: получалось, что у ее единственного, драгоценного сына не просто от нее тайны, а общие тайны с оставившим его когда-то отцом.
Сын приехал к ней с подарками, необыкновенно вкусным вином, привез фотографии и очень много рассказывал. Ольга ловила себя на мысли, что долгие годы до этого вечера он не говорил с ней так много и проникновенно, так эмоционально, взахлеб. Но опять эмоции эти относились не к ней, а к исчезнувшему в небытие Кириллу.
Сережка вернулся из поездки совсем новый, непривычный, Ольга не могла объяснить себе толком, но чувствовала, что сын будто бы привез с собой нечто для себя особо ценное – какую-то целостность, уверенность, мир в душу. Ей было все-все интересно о Кирилле и про Кирилла, но, опять же, они не были настолько близки, чтобы она могла напрямую спросить сына:
– Как ты думаешь, отец жалеет о нашем с ним разрыве?
А Сергею, может быть, и в голову не пришло самому начать такой разговор, а может, он и не задумывался об этом, эгоистично упивался своим личным обретением отца, и было заметно, как сын
