вальяжно проплывали круглоглазые рыбищи, торчали из-под коряг чьи-то хвосты. Подошла вплотную к прилавку, и взгляд ее уперся в алюминиевый поднос с кишащими красными червями. На краю подноса лежал грязный спичечный коробок, которым отмеряли червяков. Здесь, в чудесном, другом мире, мерили на вес чьи-то жизни. Катю затошнило. Она отвернулась от прилавка и молча спешно вышла из магазина.
Потом она снова шла и снова грелась, в безликом холодном кафе мелкими глотками отхлебывала безвкусный кофе из безликой чашки. Она ехала в полупустом сыром троллейбусе с запотевшими окнами, держалась рукой за ледяной поручень и чувствовала себя рыбой внутри аквариума, и ощущение это оказалось вовсе не приятным. Глядя на проплывающие за окном радужные пятна витрин, пыталась вспомнить, когда последний раз ехала в троллейбусе…
Она заходила в магазины, выходила из магазинов и, как могла, оттягивала приход домой, где нужно было улыбаться, смотреть в глаза, делать вид и не показывать вида.
Маленькая неправда рождает большую ложь, а что же тогда рождает огромная неправда? Ответа Катя не знала. И мучалась, что вынуждена врать самому дорогому своему человеку, и не видела выхода.
В сумке у нее несколько раз звонил телефон, но Катя не брала его и не выключала, просто шла и оглашала окрестности звуками бравурного марша. Звонил Сергей, но говорить с ним ей хотелось меньше всего.
12
Когда Катя наконец выросла на пороге квартиры, Сергей уже был дома. Из кухни аппетитно пахло жареным мясом, кофе, потягивало табаком.
– Что случилось, Катя? – обеспокоенно спросил Сергей, подойдя вплотную, помогая снять насквозь промокшую куртку, пытаясь заглянуть в лицо.
Боб беспечно прыгал внизу, вытягивался вдоль ноги длинным столбиком, требовал внимания и ласки.
Быстро клюнув Сергея в щеку, Катя присела на корточки, подставила лицо горячему собачьему языку и односложно ответила:
– Машина не завелась.
Нагревшись в горячей ванне, напившись антигриппина, Катя спала, а Сергей Кириллович мрачно курил на кухне, машинально поглаживая притулившегося у бока Боба, размышляя о своем.
Он думал о том, что именно он причина Катиного отчуждения. Она не выдержала с ним, не смогла. Да, он тяжелый, он невнимательный, он не весельчак, но он не может кардинально измениться. Он такой, какой есть. У него не получается жить семьей. Но ведь он старается. Когда вовремя вспоминает, то вроде бы все делает правильно, например, покупает цветы. Но разве дело в цветах? И вообще, раньше ведь Катю это устраивало. Или ему только так казалось? Может, она уже устала от него, от его плохого характера, от проблем, которыми он пытается с ней делиться вечерами. Но с кем ему еще делиться? Кто еще понимает его так, как она?
Да, был вчера неправ, когда пытался просто всучить денег вместо того, чтобы поехать вместе в магазин и выбрать этот чертов унитаз и чертову раковину в новую квартиру. Но ему и правда абсолютно все равно, на чем сидеть голым задом. А вдруг там, в магазине, их взгляды на унитаз кардинальным образом разошлись бы? Пусть уж все будет на ее, Катин вкус. Катиному вкусу Сергей доверял, тем более что она не скрывала, что обустраивает новый дом, исходя из представлений о том, что понравилось бы ему, Сергею. И сама говорила, что делает это с удовольствием. Он, Сергей, давно признал, что ни черта в этом не понимает, не может, как она, специально ездить и донимать прораба расспросами, какого сечения медный кабель, есть ли микропроветривание у окон, по какому принципу работает предлагаемый им фильтр для воды.
Фильтр, кстати, в результате пришлось сменить на какой-то другой, а Катька довольно пыжилась весь вечер:
– Серый, ты разве еще не понял, что водопроводная вода – мой конек? О воде и методах ее очистки я могу часами говорить. Хочешь?
– Что ты, что ты! – пугался Сергей. – Не хочу, не надо часами!..
Но лекцию о воде все же с интересом выслушал.
Почему же тогда чувствительно наметилась между ними трещина, недоговоренность? Вроде бы со стороны все хорошо, по-прежнему сочно и остро, но в ее глазах залегла тщательно скрываемая печаль. Сергей иногда перехватывал этот полный одиночества, туманный, для него не предназначенный взгляд.
И сегодня пришла, а глаза красные, озноб бьет. Отговорилась тем, что подхватила где-то грипп, но он же видит, что дело тут не в гриппе. Так значит в нем, Сергее?
На ум приходила знакомая с детства картинка: как в посудном магазине проверяют перед продажей расписные чашки, ударяя по ним простым карандашиком. Зазвенят или не зазвенят. Неужели и их отношения, на первый взгляд такие прочные, не звенят больше тем чистым, целостным звоном?
Может быть, Катя переоценивает собственное отношение к нему? Может быть, она поняла, что ошиблась? Но стать другим он не может! Да и не знает, не понимает, каким же он в конце-то концов должен стать. Спросить ее или не спросить? Этот вопрос гамлетовским «быть или не быть» теснился в голове. Одно было совершенно ясно: обсуждать с ним эту тему Катя пока не собиралась.
Сергею Кирилловичу не спалось, неприятно тянуло с левой стороны, за грудиной, мешая дышать. На сердце было тяжело и тревожно.
И если семейная жизнь – это набор таких вот составляющих, из которых вовек не сложить кубик Рубика, то не правильнее ли были его прежние, привычные отношения с женщинами?
Черт их всех подери!
13
Катя, поджав одну ногу в шерстяном носке, сидела за рабочим столом, разложив вокруг себя листки с записями, пометками, набросками от руки, отпивала из чашки остывший кофе и в упор смотрела на светящийся экран монитора, пытаясь сосредоточиться на работе. Работа двигалась плохо, медленно. Все сделанное вчера сегодня казалось невнятным, плохо аргументированным, сумбурным. Холодный кофе неприятно стекал в воспаленный желудок, от выкуренных сигарет было так противно во рту, что Катя решительно встала, прошла в ванную и выдавила на щетку толстую колбаску пасты.
Неприятный вкус моментально забило сильным ароматом мяты, и Катя с остервенением принялась надраивать зубы. Шум льющейся из крана воды заглушил скрежет ключа в замке, звук открывающейся входной двери.
Внезапно в зеркале напротив отразилась знакомая фигура у нее за спиной. Сергей Кириллович ввалился в ванную в дубленке, с криво топорщащимся шарфом, в ботинках. Его рука в перчатке сжимала свернутую трубочкой газету, а в глазах застыли холод и гнев.
– Катерина, что это? – спросил ледяным, металлическим голосом, вытягивая вперед газету.
Катя стояла с забитым пастой ртом, по инерции продолжала взад-вперед двигать щеткой и ужасно жалела, что не может, как подружка Гарри Поттера, подкинуть газету вверх одним взмахом своей щетки с заклинанием «Энгардиум левиосса!» с тем, чтобы та рассыпалась у ног тысячей отдельных черных буковок.
Вместо этого, обернувшись и несуразно дернув щеткой, она прилежно, как на уроке ответила:
– Это «Криминальный мир».
– Какой к дьяволу мир?!
Голос Сергея звучал тонко и неприятно.
Да, действительно, приглядевшись повнимательней, Катя отметила для себя, что эта газета форматом покрупнее давешнего бульварного листка.
– А что это?
Самой было странно, что ее голос не дрожал, слова звучали четко.
– Это вчерашняя «Вечерка». Глупая ты курица, почему, почему ты все время молчала?… – пытал Сергей, и в его тоне тоже не было больше режущих слух нот, одна усталость.
Катя умом понимала, что дальше отпираться нет смысла. Теперь уже точно придется держать ответ.
Но на всякий случай взяла газету из его рук, развернула, надеясь, что еще можно будет отпереться. На третьей странице нашлась небольшая заметка в правом углу листа. Здесь было больше одиннадцати строк и вполне подробно рассказывалось о ней, Кате. Правда, фамилия и имя не назывались, но зато указывалось
