Сергей только кивнул, не поднял глаз. Ему внезапно привиделось, что это его поездка послужила причиной отцовской гибели. Значит, все уловки оказались впустую. Все-таки выследили и отомстили… Не зря говорил ему Тимухин тогда, до отъезда: такие деньги срока давности не имеют.
Корить себя? Винить его? Или вопреки всему уповать на то, что проведенное вместе время дорогого стоит?
Чеширский Кот ответил Сергею и за Сергея.
– Не мучьте себя, Сережа. Кирилл был болен, неоперабелен. Он знал об этом. Как узнал, так сразу загорелся идеей встречи, боялся только, что тебе может повредить. По идее он не должен был и столько протянуть. Его поддерживала только ваша встреча. После нее он еще продержался какое-то время, питался воспоминаниями, а потом уже слег и больше не вставал. Вам сообщать запретил.
Бережно сжимаемый двумя руками камень нагрелся. Руки больше не чувствовали его увесистости. Осталось только ощущение того, что за темной зелени прожилками, в глубине покоится нечто, навевающее светлую печаль, и туда, через толщу малахита перетекает из самой души боль, возвращая наружу то, что всегда будет успокаивать, поддерживать, одобрять.
Ольга Петровна, при скорбном известии по-стариковски сгорбившаяся на стуле, вдруг подтянулась, выпрямила спину и ласково произнесла:
– Он весь в этом. Всегда был непредсказуемым фантазером. Я все ему прощала за его ребячество и пренебрежение к устоям. Хулиган. Сережа, папе не понравилось бы, если бы мы принялись горевать. Он ведь просто к нам вернулся.
Ольга Петровна требовательно протянула над столом руку, и сын осторожно опустил в нее тяжелый теплый овоид. Она нежно погладила пальцами золотую полоску, легко подула:
– Привет, рады видеть. Хорошо, что ты теперь с нами.
Общее напряжение стало рассеиваться. Все по очереди передавали яйцо друг другу, будто приветствовали неведомого им, но с радостью встреченного человека, старого знакомого по чужим рассказам. Ну, наконец-то – вот вы какой!..
Тимухин выжидал. Как будто растворился на время в воздухе. На время, необходимое для скорбных почестей. Наконец, выбрав подходящий момент, он снова дал о себе знать.
– Сергей Кириллович, в полном соответствии с завещанием вашего отца, вы являетесь его единственным законным наследником.
Классно! Супер! Разумеется, Сергей знал, что номинально является наследником своего отца, но что было муссировать эту сладкую по вкусу мысль при живом еще человеке. Кто мог себе представить, что бодрый и крепкий старик в действительности считает оставшиеся ему дни, которых было много-много меньше, чем отпущенных на его долю материальных благ. Но… Но дни, годы, силы не покупаются за деньги. Как говорила давным-давно бабушка, мотор выработал свой ресурс, а другого Бог не дает.
Смерь отца выводила Сергея на принципиально новый социальный уровень. Переводила из разряда многих успешных, даже очень успешных в ранг избранных. В «первую сотню». В круг тех, кого с распростертыми объятиями принимает модный нынче Лондон, кому не чужды слова «Кристи» и «Сотбис». О, выбор необыкновенно широк: от ничего не делать до делать то, что захочется. От возможности праздно созерцать до реальности самого фантастического проекта из тех, что крутились нереализованными в голове Сергея Кирилловича.
Но ничего этого Сергей не чувствовал, не сознавал. Он ощущал только одну переполнявшую его тупую боль утраты. Невозможность что-либо изменить, несмотря на все теперешнее положение. Горечь от того, что он не был с отцом рядом до конца, не сказал самых важных слов, которые теперь уже не нужны.
Впустую корил себя за то, что так и не рассказал отцу, как беседовал с ним в трудные минуты, как мысленно хвастался перед ним своими победами, вместе с ним оплакивал редкие поражения.
Не набрался духа сказать. Думал, что представится еще возможность, что они обрели друг друга и это надолго, навсегда. Уехал, не обернувшись, бросив на прощание скупое «Будь!».
А отец тогда уже знал, что другого раза не будет.
Сергей Кириллович сквозь зубы застонал, прошептал: «Прости, отец».
Тимухин продолжил:
– Все движимое и недвижимое имущество вашего отца в соответствии с его волей будет переведено в денежный эквивалент и помещено на несколько разных счетов в разных банках разных стран.
Отец позаботился даже об этом. Оставил после себя тяжелое каменное яйцо да счета в банках. И пачку старых писем. И все. И ничего больше. Как и не было. Или права мать, утверждая, что он просто вернулся к ним после долгой разлуки?
Сергей встал, и звук отодвигаемого стула показался ему оглушительным. Не в силах больше находиться на людях, сдерживать себя, он безмолвно пересек столовую, поднялся по витой скрипучей лестнице на второй этаж, толкнул дверь в их с Катей спальню, тяжело опустился на кровать и замер, согнувшись, уронив на колени тяжелые руки.
Думал, что хлынут спасительные слезы, оттого и ушел. Но слезы не шли, стояли комом в горле, горьким сгустком выше желудка. Он ощущал насущную необходимость последнего, пусть одностороннего разговора с отцом, но и разговора не получалось. Кроме единственной фразы, крутящейся в голове: «Прости, отец!»
Вошла мама, легко присела рядом на кровати, неудобно пытаясь обхватить сына за широкие плечи. Не достала и принялась мелко гладить по ближайшему плечу. Произносила какие-то слова, смысла которых он не понимал. Думал о том, что любая человеческая смерть влечет за собой неизбежные печальные хлопоты, спасительные на тот момент: как проводить, где похоронить, чем помянуть. А отец все сделал сам, лишил их даже этой возможности отдать последний долг. Он все и всегда делал и решал сам. Девять дней уже прошли, до сороковин еще далеко…
18
Когда Сергей спустился вниз, Тимухина уже не было. Катина мама еле слышным привидением убирала со стола. Катин папа тихо разговаривал сам с собой, вороша уголья в камине. Даже собаки скрылись с глаз, бок о бок сплоченно лежали под лестницей.
В накинутой на плечи дохе вернулась с улицы Катя, провожавшая Тимухина до калитки. Тревожно взглянула на Сергея. Казалось, что все притихли в ожидании от него какого-то действия, решения, поступка. Не могли без него понять, что же и как делать дальше. И Сергей Кириллович, привыкший решать за многих людей, вершивший их судьбы, дающий им кусок хлеба, помогающий в беде и безжалостно наказывающий за проступки, внезапно впервые в жизни почувствовал себя по-настоящему главным. Старшим мужчиной в семье. Всё и всегда сам. Как отец.
Голос его зазвучал не то чтобы громко, а долгожданно:
– Катя, неси с веранды мясо в кастрюле и шампуры. А то мы без шашлыков останемся.
Прошел в прихожую, стал надевать пухлые теплые штаны, валенки. Ольга Петровна облегченно вздохнула, одобрительно поддержала:
– Да, Серенький, папе бы понравилось.
Сергей Кириллович сидел на корточках перед пышущим жаром мангалом, щурил глаза от дыма, разносимого легким ветерком, чувствовал, как через свитер пригревает солнце. Еще час, и скроется, закатится за горизонт и моментально похолодает, вытянутся в длину сосульки, крепче собьется наст.
Сергей любовно переворачивал почти готовые шашлыки, внимательно следил, чтобы мясо не пересохло и не пригорело, не было сырым. Катина мама с крыльца пыталась руководить зятем в этом тонком деле, с качелей ей вторила Ольга Петровна, а Катька со смехом перебивала гастрономический спор:
– Мама! Не трогайте вы его! У него черный пояс по кулинарии.
Катя подбежала, присела рядом на корточки, засунула Сергею под мышку свою руку, мешая, положила голову на плечо. Сергей улыбнулся, накрыл теплой ладонью тонкое запястье.
Катя начала как бы издали:
– Серый, это еще не все…
Голос ее звучал слегка виновато, просительно. Сергей Кириллович наклонил голову набок, тревожно скосил на нее глаза.
– Я, наверно, не вовремя. Но я больше молчать не могу. Я думала, что скажу тебе сегодня. А потом решила, что сегодня не скажу. А теперь…
