— Мы сами! Ждите внизу!.. На платформе!..
Когда они выходят из вагона, начинается самое сложное. Вера здоровается с Сашей. Саша — с Вериной матерью и с Верой. Верина мать — с Сашиным отцом. Потом… Боже, как все это долго, сумбурно и все-таки трогательно. Глаза блестят, хотя никто не целуется, а просто жмут друг другу руки.
— Ну, как служба, пионерия? Все ли в порядке? — Сашин отец прикладывает руку к козырьку.
— Все в порядке! — смеется Вера. — Только уже не пионерия, Кирилл Никанорыч…
— Неужто комсомолия?
— Комсомолия! — подтверждает Вера.
— Поздравляю! А мой тоже… — Отец кивает на Сашу.
— Чего же ты не написал? Давно, Саш? — удивляется Вера.
— Второй день… А ты?
— Вторую неделю.
Теперь начинается все сначала — пожатие рук и «Поздравляю! Поздравляю! Спасибо! Спасибо! Поздравляю!»
— Ну, чего ж мы стоим? — наконец говорит Сашин отец. — Мой дредноут в вашем распоряжении.
— Неужели все тот?
— И тот и не тот! Для дела поновее и посильнее получили, а этот так — для прогулок теперь. — Подполковник улыбается и поправляет фуражку с золотым «крабом».
Они пробираются по перрону, переходят пути и спускаются к небольшой пристани, где стоит катер — бывший пограничный, бывший сторожевой. Но катерок еще ничего — жив, и даже вахтенный начеку:
— Здравия желаю! С прибытьицем! Осторожненько! Вот так! Осторожненько!
— Пошли на корму, — говорит Саша, когда люди и чемоданы, кажется, устраиваются.
Трещит мотор. Вспенив воду, катер двигается вперед.
— Так какое оно, море? — спрашивает Вера и почему-то смеется.
— Смотри!
Катер выходит из бухты. Теперь только справа тянется берег. Слева и впереди — вода. Не вода, а море.
— Вот и опять оно, — мечтательно произносит Вера. — Так хорошо, что даже говорить не хочется.
Саша соглашается:
— Верно.
Но и молчать не хочется. И они говорят о разном, и спрашивают, и отвечают, и все больше о том, о чем не раз писали друг другу за этот год. И раньше. И еще раньше. Потому что говорить о море трудно. Как трудно говорить о том, к чему ты давно привык и с чем сжился.
— А помнишь, как ты спрашивал меня когда-то о нем? — вспоминает Вера.
Кажется, они думают об одном.
— «Теплотища», «красотища», «страхотище», — говорит Саша, и оба смеются. — Четыре года! Много!
— Много!
Они опять замолкают и смотрят на море. Оно сегодня тихое, катер идет плавно, и солнце замерло в небе, и воздух соленый, густой, только чуть свежий.
Взрослых рядом нет, и Саша наконец решается:
— Вер!
— Что?
— Я вот все думал тут, что тебе подарить к приезду. Все, в общем-то, передарил вроде за эти три лета: и камни, и черепах, и крабов, и ежей, и раковины… И вот… В общем, песню я хочу тебе подарить. Только не смейся! Свою. Сам сочинил. Без музыки, правда. Хочешь?
— Конечно, хочу!
— Только я тихо, чтоб… Тебе одной…
Они наклоняются над бортовыми поручнями, и Саша тихо поет, глядя почему-то в воду:
— Саш! Но у тебя же голос! Голос очень хороший! — говорит Вера.
— А песня как? — спрашивает Саша.
— И песня. Очень! И ты!